все крышечки в пластиковый пакет. И застывает в раздумье.
Пойдешь со мной? – спрашивает она. – Только в этот раз, последний.
Почти месяц она их делала и раскладывала, ни от кого не прячась, никто ведь не смотрит на старух, собирающих на улицах бутылки, – как правило, их обходят стороной, отворачиваются то ли смущенно, то ли брезгливо. Сколько она себя помнила, они попадались тут и там, Кризис их не коснулся, они как были, так и остались. Упорные, смиренные, они кропотливо перебирали мусор, ища хоть что-то полезное, – и даже до Кризиса среди них было много азиаток. В их чертах она видит бабушку, мать, себя и думает о них всякий раз, когда, надвинув на глаза соломенную шляпу, бредет по тротуару, наклоняясь к урнам и корням деревьев. Если одеться как они, можно идти куда угодно, главное – быть осторожной.
Однако несколько раз она была на волосок от серьезной опасности. Иногда появлялась полиция; тех, кто вызывал, она ни разу не видела, видела лишь, как подрагивали занавески у них на окнах, когда подъезжала патрульная машина. Полицейскому Маргарет совала двадцатку в задний карман брюк, но однажды этого не хватило. Он стиснул ей локоть, жарко сопя в шею, и потащил ее в проулок, где она расстегнула ему ширинку, залезла рукой под ремень. Пока он стонал и корчился, она не отрывала взгляда от шеврона у него на груди, и наконец он изогнулся дугой, дернул ее за волосы, издал последний сдавленный вскрик и отпустил ее на все четыре стороны. Когда она, оправив одежду, вернулась на ту же улицу, патрульная машина уже отъезжала, а рядом светились окна, за окнами продолжалась хрупкая жизнь, а о замарашке внизу уже забыли.
Сегодня нужно быть осторожной вдвойне. С ней рядом Чиж, а значит, она не имеет права на ошибку. Они совсем ненадолго, осталось всего несколько мест, где она еще не была.
Держись на несколько шагов позади, не подавай виду, что мы знакомы, говорит она, надвинув пониже шляпу. И темные очки не забудь.
Они выходят из метро на Семьдесят второй Западной улице – здесь гуляют богатые дамы с телефонами в чехлах, расшитых стразами, с белыми собачками на коротких поводках. Тротуары влажно поблескивают, окна машин в каплях дождя. На многих магазинах висят таблички «Продается».
Маргарет достает из пакета крышечку, зажимает в кулаке. Поискав минуту-другую, присматривает подходящее место – переполненную урну. Рядом на мокром тротуаре валяются смятые пивные жестянки, пластиковые обертки.
Стой здесь, шепчет Маргарет. Спрятавшись за Чижом, наклоняется, будто бы порыться в мусоре, и наклеивает крышечку под ободок урны, где кто-то весьма кстати прилепил жвачку. Сойдет, говорит она. Будет держаться.
Чиж, отступив на шаг, с тревогой оглядывает урну. Со стороны самая обычная, безобидная, взгляд на ней не задерживается. Одна из мерзостей города, на которые стараешься не обращать внимания. Но для Чижа на ней лежит печать – то ли угрозы, то ли надежды, – и он не в силах отвернуться.
Для чего это? – спрашивает он, и Маргарет понимает, что видится ему: взрыв, пламя, клуб дыма, похожий на гриб. Она не отвечает, у нее уже наготове новая крышечка.
Пойдем, торопит она. Надо шевелиться.
Маргарет, сумевшая натренироваться за несколько недель, наметанным глазом видит наиболее подходящие места: канализационную решетку, трещину в стене в палец толщиной. Одну из крышечек она аккуратно прячет в брюшко белки, раздавленной грузовиком.
Не знаю, – она выпрямляется, вытирает окровавленные пальцы, – вдруг ее отсюда уберут?
Она смотрит на облепленное мухами красноватое месиво из шерсти и плоти.
Но, скорее всего, нет, добавляет она. Станут они с ней возиться! До завтра наверняка долежит.
Крышечки они прячут повсюду, и вскоре Чиж, наловчившись, начинает везде замечать укромные местечки – как глаза привыкают к темноте, так и у него тренируется взгляд. Некоторые места Маргарет с ходу отвергает как слишком очевидные, слишком чистые. Куда-нибудь, где погрязнее, советует она. Куда никто не полезет. Чиж бежит впереди на полшага, потом на пару шагов, присматривает тайники для крышечек. В мусорных баках, откуда разносится сладковатая вонь гниющих фруктов, в углах, где с утра справляли нужду бездомные. Возле корней деревьев, под кучками собачьего дерьма. Чиж ненадолго перестает задаваться вопросом, для чего нужны крышечки. Они с мамой будто играют в игру – вроде охоты за сокровищами, только шиворот-навыворот, надо не искать, а прятать. Крышечка за крышечкой, понемногу пустеет пакет в руке у Маргарет, и Чижа захлестывает радость: молодцы они, столько придумали хитрых мест, столько крышечек спрятали! Он считает: по сто штук в день, и так целый месяц.
Это все? – спрашивает Чиж, когда Маргарет пристраивает последнюю возле входа в парк, в ржавой бороздке у основания фонарного столба.
Все, коротко отвечает Маргарет и вздыхает – облегченно? Печально? Не разберешь.
Спрятав последнюю крышечку, Маргарет выбрасывает в кучу мусорный пакет, с которым все это время ходила для маскировки. Сегодня в квартале день вывоза мусора, и всюду на тротуарах громоздятся кучи – кособокие, того и гляди завалятся. Кое-где из прорванных пакетов тянется по тротуару мусорный след. Маргарет вытирает руки о штаны, смотрит на Чижа. Он все тот же Чиж – впечатлительный и любопытный, доверчивый, в радостном ожидании будущего, хоть и не представляет, каким оно будет. Уже не малыш, но еще и не взрослый.
Чему она может его научить, что может ему дать, что для него сделать, чтобы наверстать упущенное? Купить бы ему крендельков, мороженого и лимонада с лотка, и пусть себе бегает по парку, облизывает пальцы. Смотреть, как он дурачится, играет в игры, на ходу меняя правила, – скачет по треснувшим тротуарным плиткам, подпрыгивает, чтобы дотянуться до знаков «стоп». Нет, лучше не просто смотреть, а играть с ним. Хотя бы денек побыть ему просто мамой. Если бы один чудесный день мог возместить все эти годы, прожитые без нее!
Приближается патрульная машина, медленно, будто крадучись. За тонированными стеклами смутные силуэты полицейских.
Маргарет тут же хватает Чижа за локоть, тащит за ближайший столб. Притаившись за пирамидой мусорных пакетов, прижимает его к себе так крепко, что каждый чувствует, как бьется у другого сердце.
Полицейские подъезжают ближе, будто почуяв неладное. Смотрят кругом. И едут мимо.
Во рту у Маргарет разливается противная горечь. Плечи сына под ее руками еще детские – худые, неокрепшие, невообразимо хрупкие. Нет, не может она подарить ему прекрасный день, которого он достоин, еще не время. Так несправедливо, думает она. Их окутывает вонь помойки, тяжелая, липкая. Полицейская машина давно уехала, а Маргарет все обнимает Чижа, зажмурив глаза, уткнувшись ему