Читать интересную книгу Город Желтой Черепахи - Павел Молитвин

Так-то вот и получилось, что, и глазом не успев моргнуть, оказался Караваев в чистенькой уютной кухоньке, где словоохотливая хозяйка угощала его горьким колумбийским кофе и французским коньяком. Роскошью этой Маша была обязана своему хорошему знакомому, служившему в торговом флоте и, судя по всему, имевшему на нее серьезные виды. Отзывалась о своем приятеле Маша с большой симпатией, однако это не помешало ей пригласить Караваева заходить «на огонек», когда ему вздумается, что он и не преминул сделать.

В следующий раз Маша потчевала гостя не только коньяком и кофе, но и какой-то волшебной музыкой, яркими зарубежными журналами, рассказами о работе и приключениях во время отпуска, который она привыкла проводить в Крыму. Заметив, что воспоминания о лучезарном детстве и чудесных школьных годах не доставляют Караваеву особой радости, Маша старалась не упоминать имен общих знакомых и как можно реже спрашивать бывшего одноклассника: «А помнишь?..», за что тот был ей бесконечно признателен.

Они стали встречаться чуть не ежедневно, и ничего удивительного, что в одно прекрасное утро Караваев проснулся на широком низком диване, который Маша отсудила у бывшего мужа, чем весьма гордилась. Со времени их первой встречи прошло немногим больше месяца, однако месяц этот в корне изменил жизнь Караваева. Не на шутку влюбившись, он начинал тосковать, если не видел Машу хотя бы один день, и порой ему даже казалось, что знакомы они уже много-много лет, хотя это было решительно невозможно по целому ряду причин.

Одна из них состояла в том, что Денис Иванович Караваев, тридцати трех лет от роду, четыре года назад погиб в автомобильной катастрофе. Начальник отдела, с которым они ехали в Выборг на встречу с представителями зарубежной фирмы, не справился с управлением, его рыжие «Жигули» на скорости девяносто километров в час вынесло с шоссейной дороги, и они, несколько раз перевернувшись, замерли, навсегда изуродованные, в поле совхоза «Кировский». Начальника освидетельствовали и, как положено, со множеством славословий проводили в последний путь. Что касается Караваева, то его и в больницу помещать нужды не было — место покойного занял Иот-а-сой, который с помощью волнового преобразователя превратился в точную копию Дениса Ивановича. Иот-а-сой больше года работал в группе, изучавшей Северо-Восточный сектор планеты, и, по циньлянским стандартам, считался наиболее подготовленным к роли землянина.

Денис Иванович, холостяк, рано потерявший родителей, был счастливым обладателем однокомнатной квартиры, ленинградской прописки и диплома инженера, так что его социальное положение подходило агенту внеземной цивилизации как нельзя лучше. К тому же дорожная катастрофа и вызванное ею мнимое сотрясение мозга вкупе с частичной потерей памяти должны были хотя бы на первых порах объяснить некоторые странности в поведении лже-Караваева. А странностей этих, как легко себе представить, было великое множество, поскольку одно дело — наблюдать за жизнью землян издали, с борта летающего блюдца, смотреть теле- и слушать радиопередачи и совсем другое — окунуться в самую гущу их жизни. И хотя опыт нескольких предшественников Иот-а-соя послужил ему большим подспорьем, на адаптацию в непривычных условиях ушли многие месяцы.

Основной трудностью, разумеется, было не привыкание к новой форме тела — согласно инструкции, исследователи принимали облик землян заранее, еще на борту летающих блюдец, — а то, что, перевоплотившись в Дениса Караваева внешне, внутренне Иот-а-сой по-прежнему оставался циньлянином. Это было естественно, однако сильно затрудняло выполнение поставленной перед ним задачи. Целью его пребывания на Земле было максимально вписаться в человеческий образ, понять людей «изнутри», научиться испытывать человеческие чувства, чтобы по возвращении на Базу объединить свои знания и чувствования с данными других агентов, необходимыми для налаживания оптимальных отношений с человечеством при возможных контактах с государствами или отдельными людьми.

Перекроить, перестроить свой исключительно функциональный мозг циньлянина по образу и подобию мозга взбалмошных, неуравновешенных, абсолютно нелогичных землян оказалось для лже-Караваева задачей неимоверно сложной, несмотря на привлечение суперсовременных технологий и изначальную, по сравнению с основной массой циньлян, близость его к людям. Но, как бы то ни было, после четырех лет пребывания в человеческой оболочке и неустанной работы над собой Иот-а-сой чувствовал себя вполне землянином, русским Денисом Ивановичем Караваевым, проживающим в Ленинграде без малого тридцать восемь лет. На этом-то, тридцать восьмом, году жизни Караваев и познакомился с Машей.

* * *

— Подвинься-ка, — попросила Маша. — Ишь, развалился, весь диван захватил. А кстати, что это ты за перстень носишь? Всю ногу мне им расцарапал. Хоть бы перед сном снимал. И изображена на нем какая-то гадость. Ну-ка… — Она повернула его руку. — Так и есть: то ли осьминог, то ли медуза — фу!

— Медуза Горгона, — сказал Караваев. — Завтра сниму, сейчас даже шевелиться лень.

— Ах ты мой ле-ни-и-вый… — расслабленно протянула Маша и уткнулась теплым носом в его плечо. — Кот. Котище. Мя-у… Тебе бы только во постелях белых нежиться. Котяра. Котятина моя любимая… — Так она и заснула, бормоча что-то ласково-ворчливое, как засыпала всегда — стремительно проваливалась в сон, не успев закончить фразу.

Караваев осторожно высвободил левую руку и посмотрел на массивный серебряный перстень на безымянном пальце, тускло поблескивающий в свете ночника. Изображена была на нем вовсе не Медуза Горгона, как он объяснял любопытствующим, и вообще не медуза, и даже не осьминог, а обычный циньлянин. И был этот перстень не дешевой безделушкой, не семейной реликвией и не талисманом — хотя последнее было, пожалуй, ближе всего к истине.

Собственно, это был даже не перстень, а сложнейший прибор, изготовленный в форме перстня и работающий в двух режимах. В постоянном — как сверхчуткий приемопередатчик, позволяющий регистрировать психоэмоциональное состояние агента, без чего Иот-а-сою никогда бы не удалась перестройка и корректировка собственного мозга. Во втором, форсированном, режиме перстень принимал сигналы волнового преобразователя, если тот находился поблизости, благодаря чему осуществлялось превращение циньлянина в человека, и наоборот. Раньше, смертельно уставая от роли Караваева, Иот-а-сой, запершись в своей квартире, нет-нет да и возвращал себе прежнюю внешность, чтобы хоть немного отдохнуть и расслабиться. Впрочем, в последние два года потребность в этом не возникала. Честно говоря, в регистрировании психоэмоционального состояния нужды тоже давно не было, и Караваев не кривил душой, обещая Маше снять перстень.

Однако сейчас, разглядывая его, он не мог отогнать от себя другую, более важную мысль, которая давно уже зрела в нем и не давала покоя. Мысль была крамольная, если не сказать чудовищная, и, приди она Иот-а-сою — Караваеву год назад, он бы тут же признал себя опасно больным и потребовал срочной эвакуации с Земли. Теперь же, лежа в уютной Машиной постели, он спокойно думал о том, что вживание Иот-а-соя в образ человека прошло столь успешно, что его совсем не тянет выходить из этого образа. Более того, перспектива когда-либо покинуть Землю и вернуться на Базу представляется ему ужасной.

Поистине страшно прожить еще несколько лет в пропахшем пластиком, не знающем ни дня ни ночи орбитальном улье с искусственным воздухом и гулкими коридорами, снабженными специальными нишами, чтобы идущие навстречу циньляне могли разойтись. С расписанным по секундам рабочим днем, жестко регламентированным распорядком часов приема пищи, отдыха, сна; с ячейками-пеналами для ночлега, в каждой из которых посменно спят по три циньлянина в сутки. Да что говорить о Базе, если даже Планета-метрополия — место отдыха ветеранов, мечта каждого нормального циньлянина — выглядит отнюдь не заманчиво. Побывать в пансионатах, расположенных вблизи зеленых айсбергов Айсоры, клокочущих болот экватора и горных отрогов Чийи, с их ежедневным рационом из самых изысканных деликатесов — гастомурий и муглов, с подекадной сменой утонченнейших наслаждений еще совсем недавно казалось Иот-а-сою верхом желаний. Но Иот-а-сою-Караваеву они внушали лишь страх и отвращение. И не потому, что все там по-другому, — в конце концов для циньлянина это действительно нечто весьма приятное. Но какими бы совершенными ни были все эти агрегаты, ублажающие осязание, обоняние, тактильную чувствительность, вкусовые, слуховые и волновые ощущения, там не будет Земли и главное — не будет Маши.

Прежде Иот-а-сой с омерзением думал о работе среди землян с их странными, алогичными, непредсказуемыми симпатиями, называемыми дружбой, и патологическим разделением существ на женские и мужские особи. Ныне же мысль о том, чтобы вернуться к однополым, холодным, совершенно равнодушным друг к другу циньлянам, казалась Иот-а-сою — Караваеву просто убийственной. Вспомнился, кстати, и высокий процент циньлян-невозвращенцев, особенно с Земли. Ему и раньше доводилось работать на «разумных» планетах, и нигде количество невернувшихся агентов не было столь велико. Раньше он приписывал это сложностям работы на Земле, повышенной степени риска, теперь же у него появилось иное, более убедительное объяснение этому факту…