Постепенно между ними устанавливались все более доверительные отношения, и как-то вечером Андрей рассказал Говарду о своем друге Сашке и его подарке — бронзовой «мельнице». В ответ Говард рассказал о своей сестре Кристине и данной ей клятве. На следующий день Андрей рассказал о гибели друга, а Говард — о смерти Снежинки. А потом каждый из них сделал последний шаг: русский узнал о компьютерной атаке на Джозефа Марлоу, а Говард — о взрыве катера в курортном местечке недалеко от Петербурга. Узнал — и не осудил Горбунова. Кто он такой, чтобы судить? Бог? Он не Господь, но каждому воздается по делам его.
Такая откровенность должна была окончательно сблизить их, связать накрепко, и вдруг все пошло наперекосяк. Когда Говард унимал свое раздражение, пытаясь мыслить здраво, он соглашался с очевидным: психика его не выдерживала непосильной нагрузки, она бунтовала, произвольно меняя черное и белое, смещала акценты, переворачивала все с ног на голову. Стоило Горбунову сделать хоть что-то не так, а он постоянно делал все не так, Говард готов был поклясться, что не встречал более неуживчивого, самодовольного типа, чем этот русский.
Горбунов, несомненно, питал к нему те же чувства.
Близость берега, надежда на спасение, которое стало не в принципе, а действительно возможным, чудесным образом изменили их, точнее, сделали прежними. Они смотрели на тучи, сливающиеся с ночной чернотой, и снова ощущали то родство душ, какое испытали, исповедавшись друг другу.
— Ущипни меня, — вдруг сказал Андрей. — Я хочу проснуться. Ил и у меня что-то с головой. Или с глазами. Ты ведь ничего не видишь.
— Что я должен увидеть?
— Огонь.
— Где?!!
И тут Говард увидел крошечную точку. Это была не звезда. Это не был лунный блик на волне. Это был огонь — подмигивающий, зовущий.
— Ты видишь? Или это мне снится?
— Вижу.
Огонек мигнул и погас.
— Это был маяк? — спросил Говард, напряженно всматриваясь в темноту — так, что у него заломило виски.
— Не знаю. — Горбунов нагнулся, а когда выпрямился, в руках у него была запечатанная банка с водой из неприкосновенного запаса. — Но мне кажется, это надо отметить. Что бы это ни было, это дело рук человеческих.
Андрей сорвал жестяной язычок, прикрывающий горловину, и протянул банку напарнику.
Вода была теплой, но без ставшего привычным привкуса соли. И она пьянила, как выдержанное вино.
— Закусить надо, — сказал Горбунов, когда в банке не осталось ни капли влаги.
Говард достал фасоль, и они съели ее всю подчистую.
— Это не рыбные палочки, — сказал Андрей. — Это гораздо лучше!
Огонек больше не появлялся — наверное, облака сгустились, прижались к воде, поэтому им не оставалось иного, как любоваться лунной дорожкой, вытянувшейся по воде. Потом и она пропала, потому что небо все больше затягивало тучами. Возможно, это означало, что они все ближе и ближе к берегу. Или нет…
Когда рассвело, они увидели, что впереди — земля. Вершины гор, покрытых зеленью, по-прежнему скрывали тучи. Это был остров, очертания еще одного угадывались в нескольких милях слева.
Говард стал отвязывать лопасти весел. Шверты им больше не нужны, а весла понадобятся.
Через час они уже видели буруны у прибрежных рифов. Волны стали круче, беспорядочней, и это говорило о том, что линия дна поднимается.
— Нас сносит, — сказал Говард.
Возвратное течение, которое всегда присутствует у берега, становилось все сильнее, сказываясь на дрейфе плота.
— Начали! — скомандовал Андрей.
Они погрузили лопасти весел в воду и стали грести, направляя плот к берегу.
Грести было тяжело, неудобно, а плот слушался плохо, и все же они приближались к рифам. За ними была тихая вода и обрывистый берег.
Плот трясло все сильнее. Они изнемогали, но продолжали в том же темпе взмахивать веслами.
— Вон проход! — крикнул Говард, увидев полоску спокойной темно-синей воды между рифами.
И тут же остался без весла. Металлический ободок в месте крепления лопасти лопнул. Древко раскололось вдоль, и отскочившая тонкая, как игла, и такая же острая щепка насквозь проткнула трицепс.
Говард с удивлением смотрел на текущую по руке кровь. Потом ухватил пальцами щепку. Деревяшка не поддавалась, пружинила. Говард потянул сильнее, и щепка выползла из мышцы. Кровь полилась сильнее, толчками.
Горбунов быстро открыл аптечку и достал жгут. Им он перетянул руку Говарда, останавливая кровь, а потом занялся собственно раной.
— Лучше греби, — морщась от боли, сказал Говард.
— Успеется. — Андрей продолжал бинтовать. — Ну, вот и готово.
Схватив весло, Горбунов стал лихорадочно грести. Плот закрутился на месте. Русский опустился на колени и начал загребать воду под плот, выбрасывая весло как можно дальше вперед. Но эффективность такой техники гребка оказалась крайне низкой. Плот продолжало сносить.
Наконец русский выдохся. Лицо его было красным от напряжения.
Они в отчаянии смотрели, как мимо проплывает берег. Добраться до него вплавь — даже такой возможности у них не было.
Говард сознавал, что не справится с прибоем. Его разобьет о скалы. К тому же повязка в воде ослабнет, и его кровь станет приманкой для акул, которые способны определять ее присутствие в воде в пропорции один к миллиону. Сегодня утром они снова видели их спинные плавники, и Говарду не хотелось найти кончину в желудке тупой реликтовой хищницы, даже если к тому времени он уже не будет ничего чувствовать по причине расколотой о камень головы. Все равно не хотелось.
Это если плыть вдвоем…
Андрей поднял руки, переплел пальцы и потянулся так, что его лопатки соприкоснулись. Потом положил ладони на плечи и рывком развел локти — раз, другой, третий. Похлопал себя по бедрам, по икрам, пошевелил ступнями.
Наблюдая за русским, Говард не испытывал ярости, только сожаление. Но тут Горбунов распустил моток капронового шнура. Одним концом он опоясал себя, другой привязал к петле на борту плота.
— Нас протащит мимо вон той скалы. Я доплыву до нее и подтяну плот.
Скала, о которой говорил Андрей, была последней в цепочке рифов. Если плот минует ее, остров останется у них за спиной, а впереди снова будет океан и эфемерная возможность пристать к другому берегу.
— Осторожнее, — сказал Говард. А что еще он мог сказать?
Андрей перевалился через борт и поплыл, подлаживаясь под ритм волн и стараясь держаться наискосок против течения. Он плыл так, чтобы оказаться у рифа в тот момент, когда расстояние между плотом и скалой будет наименьшим. Лишь в этом случае у него будет достаточно времени, чтобы взобраться на камень и закрепить веревку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});