содроганием. В жизни ему не доводилось бывать в столь мерзких и жутких местах. Собственно, в реале таких нет.
Перед глазами всё еще стоял зачумленный средневековый город, провонявший горелым мясом и испражнениями. Вдоль мостовых тянулись канализационные желоба, из которых несло какой-то дрянью. Сточные канавы наполняли город миазмами, от которых было не скрыться, не спрятаться.
На площади под одобрительный рев толпы жгли ведьму — молодую девушку, которая, если верить подсказкам системы, полвека назад возглавляла лунный наркокартель. Крики горевшей заключенной еще долго стояли в ушах Колосовского.
Вся фишка в порогах чувствительности, объяснили ему.
Зэки думают, что всё это происходит с ними на самом деле. Пороги выставлены таким образом, чтобы болевой шок не убил оболочку в криокапсуле. Телеметрию анализируют, при необходимости осуществляется легкая подстройка.
Сейчас, когда челнок идет на сближение с космолетом ДБЗ, пережитое кажется нелепым сном. Кошмаром, приснившимся средь бела дня. Впрочем, день на тюремном хабитате — понятие относительное...
Колосовский искоса посматривал на капсулу.
Обтекаемой формы гибернатор действительно напоминал гроб. Гладкая серая поверхность, цепочка индикаторов, пульт сенсорного управления и прозрачная крышка. Грань между мирами живых и мертвых.
Чтобы организовать встречу шефа ДБЗ с одним из самых опасных преступников Солнечной системы, тюремщики начали перестраивать локации вымышленного кошмара. Рихтер Тенсинг, умирающий от жажды в бескрайней аравийской пустыне, внезапно перенесся на берег мутного городского канала, где его дожидался Колосовский. По зеленоватой глади неспешно двигалась обшарпанная гондола, которой правил человек в капюшоне и уродливой кожаной маске.
— Держи, — Колосовский швырнул заключенному бутылку с водой. Пластиковую, с винтовой крышкой.
Тенсинг поймал бутылку, свинтил крышку и жадно припал к горлышку. Шеф ДБЗ спокойно наблюдал за двигающимся кадыком заключенного. Не мешал, не заговаривал первым.
Пластиковая бутылка в средневековом городе смотрелась дико. Никто из заключенных не сумел бы раздобыть артефакт на данном уровне. И Тенсинг это понял.
— Кто ты? — голос киллера был хриплым, надтреснутым.
Убийца производил отталкивающее впечатление. Выгоревшая на солнце борода, немытые волосы, мешковатая одежда, протершаяся на коленях. Потухший взгляд. На вид мужчине было около пятидесяти, но Колосовский знал, что по сюжету конструкта, из которого извлекли Рихтера, заключенному исполнилось тридцать пять. Испытания не проходят бесследно.
— Мне сказали, что ты умеешь редактировать здешние миры, — в голосе Колосовского прорезалась ирония. — Думаю, это преувеличение.
Фиолетовые глаза узника сфокусировались на лице Андрея.
— Ты из ДБЗ.
— Знаешь меня?
— Колосовский, — рот Тенсинга искривился в ухмылке. — Раньше ты был на побегушках у Дориана Стейвея.
— Времена меняются.
— Сильно?
— В моем случае — да.
Тенсинг задумчиво кивнул.
И сменил облик.
Перед Колосовским стоял бывший куратор. Дориан Стейвей. Истинный облик куратора знали единицы — тот был фриком и прыгал по болванкам чуть ли не ежедневно. Но вот он — худощавый мужчина с аристократичными чертами лица, старомодными усами над верхней губой и в неизменном костюме от Тома Форда. Руки Стейвея были затянуты в кожаные перчатки.
— Впечатляет, — похвалил Колосовский.
— Знаю, — преступник швырнул опустевшую бутылку в канал. — Я только разминаюсь.
Локация растворилась в вихре изменений.
Колосовский обнаружил себя в деревянном кресле. Руки примотаны скотчем к подлокотникам, лодыжки — к изогнутым резным ножкам. Вокруг — комната без окон и дверей. У противоположной стены — Тенсинг со скальпелем в руках. Других изменений в аватаре заключенного Колосовский не заметил.
В голове прозвучал голос техника:
Осторожно. Он пытается изменить пороги чувствительности.
Вы сказали, это невозможно.
С Рихтером лучше поостеречься.
— Голоса в голове, — хмыкнул Тенсинг. — Пора лечиться, дружище.
Убийца шагнул вперед.
И снова заговорил:
— Мне скучно в этой реальности. Я здесь слишком давно. Поэтому не отказываю себе в странных удовольствиях. Умираю в пустыне, оперирую себя без наркоза, упарываюсь экспериментальной наркотой. Мне тут напрочь снесло крышу, прикинь? Теперь ты — моё новое развлечение, Андрюша.
Вмешайтесь.
Скотч исчез.
Колосовский поднялся с кресла, направился к фальшивому Стейвею. И тут его вновь накрыло коррекцией.
Холм.
Крест.
Мухи.
В запястьях — боль. Солнце нестерпимо обжигает кожу. Вместо серой комнаты — блеклая каменистая пустошь, извилистая грунтовая дорога и очертания неизвестного города на горизонте.
Драматично.
Тенсинг сменил дорогой костюм на шлем с поперечным гребнем, кожаный поддоспешник с наградными бляхами, панцирь и поножи. В правой руке мучитель сжимал копейное древко.
— Повиси здесь, — буркнул Рихтер. — Если выдержишь, пойдем гулять по воде.
Боль в кистях зашкаливала.
Он изменил пороги?
Да.
— У меня нет времени на это дерьмо, — разозлился Колосовский. — Перейдем к серьезному разговору.
Крест исчез.
Раны на запястьях зажили.
Копье в руке мнимого Стейвея превратилось в труху.
Тенсинг и Колосовский перенеслись в комнату с мансардным скосом, в окно которой заглядывало небо. В углу комнаты возникла двухъярусная кровать с деревянной лесенкой на четыре ступеньки. На полу валялись игрушки — детали конструктора лего, сдувшийся футбольный мяч, бурый плюшевый медведь, юла, машинки...
— Добро пожаловать домой, — сказал Колосовский.
Тенсинг всё еще носил одеяние римского центуриона, и это выглядело так, словно неведомые шутники запустили машину времени. В глазах киллера застыло изумление.
— Я мог бы сконструировать тебе младшего братишку, — заметил шеф ДБЗ, — или маму с папой. Но это лишнее, правда?
В голове ожил техник.
Что вы делаете?
Вашу работу.
Андрей Колосовский задействовал софт, позволяющий вносить изменения в любые конструкты. Программа для внутреннего пользования, о существовании которой тюремщики знать не должны. Чуть позже придется взять с них подписку о неразглашении.
Думал, обойдется.
Не вышло.
— Вали отсюда, — беззлобно буркнул Тенсинг. И попытался сменить античный доспех на костюм Стейвея. Шлем, чешуйчатый панцирь и