Кому? Тому, который не стрелял.
Я пил чаёк из блюдца, со спиртиком бывал.
Мне не пришлось загнуться, и я довоевал.
В свой полк определили:
— Воюй, — сказал комбат, —
А что недострелили, так я не виноват.
Мне быть бы радым, но, присев у пня,
Я выл белугой и судьбину клял, —
Немецкий снайпер дострелил меня,
Убив того, который не стрелял.
ИЗ ДОРОЖНОГО ДНЕВНИКА
Ожидание длилось,
а проводы были недолги —
Пожелали друзья:
«В добрый путь! Чтобы всё — без помех!»
И четыре страны
предо мной расстелили дороги,
И четыре границы
шлагбаумы подняли вверх.
Тени голых берёз
добровольно легли под колёса,
Залоснилось шоссе
и штыком заострилось вдали.
Вечный смертник — комар
разбивался у самого носа,
Превращая стекло лобовое в картину Дали.
Сколько смелых мазков
на причудливом мёртвом покрове,
Сколько серых мозгов
и комарьих раздавленных плевр! —
Вот взорвался один,
до отвала напившийся крови,
Ярко-красным пятном
завершая дорожный шедевр.
И сумбурные мысли,
лениво стучавшие в темя,
Устремились в пробой —
ну,
попробуй-ка, останови!
И в машину ко мне
постучало просительно время.
Я впустил это время,
замешенное на крови.
И сейчас же в кабину
глаза из бинтов заглянули
И спросили: «Куда ты?
На Запад?
Вертайся назад!»
Я ответить не смог:
по обшивке царапнули пули.
Я услышал: «Ложись!
Берегись!
Проскочили!
Бомбят!»
Этот первый налёт
оказался не так, чтобы очень.
Схоронили кого-то,
прикрыв его кипой газет,
Вышли чьи-то фигуры —
назад на шоссе из обочин,
Как лет тридцать спустя,
на машину мою поглазеть.
И исчезло шоссе —
мой единственно верный фарватер.
Только — елей стволы
без обрубленных минами крон.
Бестелесый поток
обтекал не спеша радиатор.
Я за сутки пути
не продвинулся ни на микрон.
Я уснул за рулем —
я давно разомлел до зевоты.
Ущипнуть себя за ухо
или глаза протереть?
В кресле рядом с собой
я увидел сержанта пехоты:
«Ишь, трофейная пакость, —
сказал он, — удобно сидеть»,
Мы поели с сержантом
домашних котлет и редиски.
Он опять удивился:
откуда такое — в войну?
«Я, браток, — говорит, —
восемь дней как позавтракал в Минске
Ну, спасибо! Езжай!
Будет время — опять загляну».
Он ушел на Восток
со своим поредевшим отрядом.
Снова мирное время
в кабину вошло сквозь броню.
Это время глядело
единственной женщиной рядом.
И она мне сказала:
«Устал! Отдохни — я сменю».
Всё в порядке. На месте.
Мы едем к границе. Нас двое.
Тридцать лет отделяет
от только что виденных встреч.
Вот забегали щётки,
отмыли стекло лобовое —
Мы увидели знаки,
что призваны предостеречь.
Кроме редких ухабов,
ничто на войну не похоже,
Только лес — молодой,
да сквозь снова налипшую грязь
Два огромных штыка
полоснули морозом по коже
Остриями —
по-мирному — кверху,
а не накренясь.
Здесь, на трассе прямой,
мне, не знавшему пуль, показалось,
Что и я где-то здесь
довоёвывал невдалеке, —
Потому для меня
и шоссе словно штык заострялось,
И лохмотия свастик
болтались на этом штыке…
ДОРОГИ… ДОРОГИ
Ах, дороги узкие, —
Вкось, наперерез! —
Вёрсты белорусские
С ухабами и без…
Как орехи грецкие
Щёлкаю я их.
Говорят, немецкие —
Гладко, напрямик.
Там, говорят, дороги — ряда по три,
И нет табличек «Ахтунг!» или «Хальт!».
Ну что же, мы прокатимся, посмотрим,
Понюхаем не порох, а асфальт.
Горочки пологие —
Я их щёлк да щёлк!
Но в душе, как в логове,
Затаился волк.
Ату, колеса-гончие!
Целюсь под обрез, —
С волком этим кончу я
На отметке «Брест».
Я там напьюсь водички из колодца
И покажу отметки в паспортах.
Потом мне пограничник улыбнётся,
Узнав, должно быть, или просто так.
После всякой зауми,
Вроде «кто таков?»,
Поднялись шлагбаумы
Выше облаков.
Взял товарищ в кителе
Снимок для жены —
И… только нас и видели
С нашей стороны!
Я попаду в Париж, в Варшаву, в Ниццу.
Они — рукой подать, наискосок.
Так я впервые пересёк границу
И чьи-то там сомнения пресёк.
Ах, дороги скользкие!..
Вот и ваш черёд,
Деревеньки польские,
Стрелочки «Вперёд»,
Телеги под навесами,
Булыжник-чешуя.
По-польски — ни бельмеса мы,
Ни жена, ни я.
Потосковав о ломте, о стакане,
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});