Читать интересную книгу Сиротка - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Замолчите, Жозеф, — неожиданно пронзительным голосом сказала Эрмин. — Как вы с Бетти посмели так со мной поступить? Это доказывает, что вы никогда не любили меня. Я годами ждала, когда вернутся мои родители, но ни вы, ни Бетти не сказали мне, что моя мать приходила меня искать! Выйдите вон! Я вас презираю!

— Это было сделано для твоего же блага, Эрмин! — попытался оправдаться Жозеф. — Я не был уверен, что эта женщина говорит правду. Так же думала и Бетти. Как я мог позволить, чтобы первая попавшаяся женщина, объявив себя твоей матерью, заговорила тебе зубы? Мне нужны были доказательства. Из осторожности…

— Что ж, теперь у вас есть доказательства, месье Маруа. И будет лучше, если вы сейчас же покинете номер, — холодно сказал директор.

Жозеф обвел взглядом комнату. Пальцы его сжимались, как когти хищника, готового схватить свою добычу. Увидев на угловом столике прекрасную китайскую вазу, он схватил ее и швырнул изо всех сил к ногам Лоры. Женщина не дрогнула.

— Я ухожу, но вам это просто так с рук не сойдет, — заявил он. — В этой стране есть законы, и они на моей стороне.

Рабочий вышел, в бешенстве хлопнув дверью. Висевшая на стене в рамке фотография озера Сен-Жан сорвалась с крючка и упала. Эрмин едва переводила дыхание. Предательство Элизабет и Жозефа Маруа взволновало ее до глубины души. По щекам ее катились крупные слезы.

— Мне очень жаль, что так получилось, дорогая, — шепнула ей Лора. — Я не могла больше молчать. Твой опекун кормил меня обещаниями, хотя теперь я думаю, что он не собирался их выполнять. Как не собирался говорить тебе, что я хочу с тобой увидеться.

Грум тихо выскользнул в коридор. Он видел и слышал достаточно. Директор жестом остановил его.

— Альбер, передай, чтобы в номер подали ужин на двоих. Мадам Шарлебуа скорее забудет о неприятном инциденте, наслаждаясь прекрасной едой в обществе своей очаровательной дочери. И принеси бутылку портвейна!

Лора поблагодарила его улыбкой.

«Было время, когда, повстречай меня этот любезный господин, он не дал бы мне и цента на хлеб, — с горечью подумала она. — Деньги слепят глаза, равно как и дорогая одежда, и драгоценности. А ведь все это не более чем блестящий фасад, за которым скрываются наши прегрешения и ошибки…»

Ханс подошел к Эрмин. Девушка не могла думать ни о чем, кроме постигшего ее разочарования. Она находилась в трех шагах от родной матери, однако это ее больше не радовало. Она сгорала от желания узнать, почему родители ее бросили, и в то же время жестоко страдала оттого, что сердце ее полнилось ненавистью к Элизабет и Жозефу.

«Они не имели права!» — бесконечно повторяла она про себя.

— Мадемуазель, прошу вас, сегодня вечером вы должны спеть, — обратился к девушке Ханс. — Я понимаю, что после всего случившегося это будет нелегко. Но ведь люди приехали издалека, чтобы вас послушать. Каждую субботу за столиком в первом ряду сидит пожилая женщина, она восхищается вашим талантом. Я знаю это, потому что говорю о своей матери. Вы станете великой артисткой, я в этом уверен. А артист всегда выполняет условия своего контракта, даже когда это стоит ему огромных усилий. Спойте хотя бы три песни!

Эрмин прочла в грустном взгляде пианиста искреннюю просьбу. Она показалась ей более убедительной, чем ее горе.

— Вы правы, я должна петь, — согласилась девушка. — Но я не хочу встретиться с опекуном в зале ресторана…

— Я вас провожу. Он не осмелится скандалить. Разумеется, если ваша мать позволит… — предложил Ханс.

— Если Эрмин хочет петь, я буду счастлива ее послушать. Я сяду на свое обычное место. У меня словно камень с души свалился!

Директор кивнул. Он готов был одобрить любое решение, лишь бы оно устраивало одну из его лучших клиенток.

— Мое предложение касательно ужина остается в силе, мадам, — напомнил он и галантно поклонился.

— Благодарю, но я сама оплачу ужин, месье, — ответила женщина.

Ханс сделал Эрмин знак, что пора идти. Девушка испуганно посмотрела на мать. Лора подбодрила ее сияющей улыбкой. Она последовала за своей дорогой девочкой и на этот раз не стала надевать шляпку с вуалью.

* * *

Во время недолгого перехода от номера Лоры к эстраде ресторана Эрмин в немногих словах описала все, что случилось, Хансу Цале. Пианист сумел внушить ей доверие.

— Кто бы мог подумать, что все так сложится! — вздохнул он.

Одобрительный шум послышался в зале, когда девушка вышла на маленькую сцену. Она была тронута тем, что ее выступления ожидали, и даже польщена. Пальцы Ханса пробежали по клавишам, двое скрипачей взмахнули смычками, и над залом вознеслись первые аккорды песни «Палома».

Жозеф вернулся за свой столик. Он только что изложил мэру Валь-Жальбера свое видение дела, сделав упор на странном поведении Лоры Шарден как в прошлом, так и в настоящем. Рабочий был зол и разговаривал так громко, что сидевшая за соседним столиком дама потеряла терпение.

— Потише, месье! — сердито воскликнула она.

Мэр заметил напряженным шепотом:

— Дама права, Жозеф! Мы все это обсудим позже, по дороге домой. У Эрмин удивительный дар и ангельский голос!

Девушка спела «Золотые хлеба» и «О Канада!», как того желал директор отеля. Пение частично освободило ее от беспокойства и гнева, с корнем вырвав из сердца все страдания, которые она испытала за свою недолгую еще жизнь и которые пришла пора позабыть. Этим вечером голос снежного соловья звучал с такой силой, брал такие высокие ноты, что аудитория буквально вибрировала от восторга.

Последовал гром аплодисментов. Ханс, сидя за своим фортепиано, не сводил глаз с хрупкой фигурки в белом. Эрмин оказалась настоящим чудом, исключением из правил.

«Она могла бы выступать в Капитолии, в Квебеке, — думал он. — У девочки сопрано исключительной красоты! Поработав над техникой, она покорит весь мир!»

Заглядывая в будущее, музыкант видел театр Ла Скала в Милане, театр дела Моне в Брюсселе и нью-йоркский Метрополитен Опера. Рядом с девушкой он видел себя — человека, который направляет и строит ее карьеру.

Внезапно Эрмин торопливо подошла к нему.

— Месье Цале, я больше не могу! Я хочу закончить выступление. Мой опекун не сводит с меня глаз, делает мне знаки, чтобы я подошла. В глубине зала я вижу свою мать, ту, кого я привыкла называть «дама в черном». Понимаете ли вы? Моя мать! Я называю ее так, словно это нечто само собой разумеющееся, а ведь она много лет не интересовалась моей судьбой…

— Соберитесь с силами, мадемуазель, — тихо сказал ей Ханс. — Вы пели прекрасно! Закончите выступление, тем более что осталась всего одна песня. Потом я вам советую выслушать своего опекуна. И обязательно еще раз поговорите с матерью. У меня нет четкого представления о ситуации. Однако узнать правду нужно обязательно.

Их разговор не остался незамеченным. Дирижер дважды кашлянул, адресуя певице и ее аккомпаниатору недвусмысленные взгляды.

— Она ни слова не сказала о моем отце, — добавила Эрмин едва слышно. — Почему?

— Спросите у нее сами, — ответил Ханс. — А теперь нужно спеть последнюю песню.

Девушка еще раз дала себя уговорить. Она вернулась к рампе и посмотрела сначала на Жозефа, потом на Лору. Но, к великому ее изумлению, Ханс последовал за ней. И звонким голосом четко объявил:

— Песня, которую сейчас исполнит для вас снежный соловей, пользуется огромной популярностью во Франции. В нашей стране она пока мало известна, но вам обязательно понравится. «Белые розы»!

Эрмин поблагодарила его улыбкой. Заиграл оркестр. На первых словах припева голос девушки задрожал.

В воскресный чудный день для матушки родной Букет из белых роз я принесу домой…

Она остановилась, задыхаясь. Мысли вихрем закружились в голове, но тут же чудесным образом все встало на свои места.

«Я ее нашла, мою милую мамочку! Я молилась всей душой, и вот она пришла! Как в моем сне! Остальное не имеет значения, все наладится. Потому что моя мать вернулась!»

Публика затаила дыхание, все взгляды были прикованы к губам снежного соловья, который наконец снова запел. Многие женщины утирали слезы. История маленького мальчика, который несет розы своей умирающей матери, не могла не растрогать их сердца.

Эрмин поклонилась и вернулась к фортепиано. Жозеф, за которым следовал мэр, бросился к ней. Он схватил девушку за запястье, но не грубо.

— Мимин, крошка, не дай ввести себя в заблуждение! — сказал он, с неодобрением покосившись на пианиста. — Поверь, если я и запрещал тебе подходить к Лоре Шарден, то только для гою, чтобы ты не расстраивалась понапрасну. Ведь что выходит? Богатая женщина в трауре заявляет, что ты — ее дочь, и мы должны ей поверить на слово? Ты меня знаешь, я не из доверчивых. Господин мэр меня понимает. Как бы то ни было, пока что я твой опекун. И я считаю тебя своим ребенком, а мои сыновья любят тебя, как сестру. Не забывай и о нашей Бетти. Она тоже испугалась, когда приехала эта дама и стала заявлять на тебя свои права.