Читать интересную книгу Somniator - Богдан Тамко

– Привет, – услышал я любимый голос, от которого внутри все сжалось.

– Привет. Мне нужно поговорить с тобой.

– Надеюсь, не…

– Нет, – перебил ее я, – тебя не тошнило в последнее время?

В трубке повисло пугающее меня молчание.

– К чему ты ведешь? – спросила Вика, и я заметил, что ее голос задрожал.

– Я убирался в квартире ночью. С того раза все еще валялось на полу, и нашел порвавшиеся презервативы. Даже не один.

Опять тишина. Еще более долгая и зловещая.

– Наполеон! – заорала Вика в трубку. – Так вот почему я блюю почти каждое утро и хожу ссать десяток раз на день! Чем ты думал? Ты специально это сделал? – ее крик постепенно перешел на рыдания.

– Вик, ты же помнишь, как все было.

– Да плевать! Я доверяла твоему здравомыслию, а ты, свинья, даже в квартире за месяц ни разу не убрался! – она замолчала, а потом начала причитать. – Ребенок… ребенок! – я слышал, как она шаркает обувью по полу, перемещаясь туда-сюда. – Живот, декрет, молоко, роды, Боже… я же никогда не хотела детей!

– Тише ты, Вик. Сделай тест, сходи к врачу. Может, у тебя просто такая реакция на меня?

Я хотел предложить ей съездить к гинекологу вместе, но сегодняшняя запись была явно не тем, что можно отменять.

– Я уезжаю в «Somniator». Завтра жду новостей.

Мне повезло, что записывал я в тот день гитаристов с очень жесткой и рваной музыкой, потому что в таком состоянии я тогда мог творить только агрессивное. Уходя в себя, я вспоминал тот печальный рассказ отца о моем рождении и думал, что, скорее всего, повторяю папину судьбу.

«Я беременна. Три недели». Пожалуй, самое судьбоносное sms-сообщение в моей жизни.

Естественно, мы встретились. Вика ждала меня, заплаканная, обернутая шарфом и обдуваемая всеми ветрами.

– Есть хочешь? – спросил я.

– Ох, папаня, решил обо мне начать заботиться?

– Я просто сам хочу, – соврал я.

– Ладно, пойдем.

Мы зашли в какой-то ресторан. Виктория очень долго теребила меню и все не могла определиться, чего же она хочет. Я ограничился картошкой с котлетой и уже поглощал свой обед, когда мать моего будущего ребенка только сделала заказ.

– Мне не нужен твой ублюдок, – сказала Вика, сложив руки на столе, как только отдала меню. Если хочешь, заберешь его себе, нет – сдадим в детский дом.

– Ты говоришь о ребенке, как о щенке.

– Для меня нет большой разницы.

Это были двадцатые годы XXI века. Законы и отношение к человеческой жизни несколько поменялись со времени моего детства. Люди стали настолько практичными и целеустремленными, что начали относиться к человеку, как к полезному или бесполезному элементу общества потребления. Наша страна теперь позволяла лишать жизни детей с отклонениями, отказываться от родительских прав сразу после рождения без возможности восстановления, разрешала указывать родителями кого угодно с согласия: даже двух матерей или двух отцов, более того, при достаточном доходе допускалось оставлять ребенку одного родителя или опекуна, даже если дитя берется из приюта. Таким образом, Виктории нужно было всего лишь сразу после родов заполнить бумагу о пожизненном отказе от ребенка и прав на него без возможности отмены. А мне предстояло решить, хочу ли я забирать себе дитя любви и равнодушия, коим являлся сам.

– Мне от тебя ничего не нужно. Ни заботы, ни обеспечения. Твой эмбрион я выношу сама. А дальше делай с ним, что хочешь.

Так пошли оставшиеся восемь месяцев срока. Мы встречались пару раз в три-четыре недели, я справлялся о течении беременности и снова уходил в себя. В это время неистовая любовь к Вике начала медленно и мучительно гаснуть, а внутри меня появлялось еще более сильное и яркое, прекрасное, сладкое чувство – ненависть. Злоба к этой самке – теперь Вика воспринималась мною только так – росла во мне с каждой неделей, проклятым триместром беременности. Виктория не толстела, увеличивался лишь живот, здоровье позволяло давать хорошие прогнозы. Я лишь боялся, что будет с ребенком, окутанным в плаценту отвращения собственной матери, сосущим злобу через пуповину изо дня в день.

– Ты не могла бы посмотреть, мальчик это будет или девочка?

– Мне плевать. А тебе я угождать явно не собираюсь.

Этим все и заканчивалось. Но я знал, что будет девочка. Всю жизнь я мечтал о ней, и после всего пережитого небо не могло подсунуть мне пацана. По крайней мере, я свято верил в это и уже знал ее имя, потому что выбрал его полтора десятка лет назад. Так же, как и теперь твердо знал, что моя дочурка будет самым дорогим существом на свете для меня. И больше всего в мире она будет ощущать две вещи: любовь к своему отцу и ненависть к матери.

В положенный срок Вика заранее легла в роддом – уж эта женщина точно не стала бы отказывать себе в удовольствии сделать все как можно более оперативно. С тех пор я поселился в больнице, прямо как во время болезни папы. Неделю я грыз сухари, мылся в душе для персонала и спал в креслах – деньги по-прежнему решали все. Юные мамочки, наблюдая за этой картиной, смущались и завидовали такой любви, особенно одинокие. Может, и к лучшему, что они не знали правду – пусть верят в сказку, им теперь много их предстоит рассказывать.

И вот, однажды на рассвете медсестра разбудила меня громким шепотом:

– Рожает!

Весь процесс длился меньше часа. Вика почти не кричала и не мучилась – видимо, она так желала избавиться от моего ребенка, что организм буквально отторгал его через столь шустрые и безболезненные роды. Спустя два года после появления у Элизабет маленького Наполеона, я впервые услышал этот крик, пронесшийся от моих ушей сквозь сердце в самые пятки и заставивший меня волочить ноги к палате. Самый сладкий звук в моей жизни – вопль моей…

– Дочери! – радостно сказала акушерка, заканчивая за меня фразу, которую я, очевидно, произнес вслух.

Врачи знали обо всем, поэтому передали девочку мне, а не матери. Огромные глазки еще не определившегося цвета смотрели на перевернутого меня и выдавливали слезы счастья из моих.

– Кристина, – шептал я, трогая курносую малышку, – Кристиночка… я буду любить тебя так, как не любил свою дочь еще ни один отец.

Аминь. Да будет так.

И было так.

Я провел в роддоме еще неделю, проследил, все ли в порядке с Викой, хотя в этом не было никакой необходимости. Женщина словно избавилась от тяжелого недуга и буквально за несколько дней начала расцветать. Она уже успела подписать все необходимые бумаги, равно, как и я. Мрия Кристина Наполеоновна отныне была полноправно моей и только моей дочерью. Я – отец-одиночка. Особая гордость звучала в этих словах.

Мы сухо попрощались с Викторией, когда я покидал ее палату с теплым сверточком в руках. Надеюсь, эта женщина больше никогда не встретится в моей жизни. На улице меня ждал холодный автомобиль, в котором не было по моей глупости и спешке предусмотрено ничего для перевозки ребенка. Я соорудил из валявшихся на заднем сидении подушек небольшой трон для моей принцессы, закрепил его ремнями и аккуратно поехал к дому.

– Ты дочь Наполеона, родная. Тебе есть, чем гордиться.

Кристина в ответ лишь издавала младенческие нечленораздельные звуки.

Отныне я был неразлучен с дочерью. Мы обошли с ней кучу детских магазинов, закупая креслица, колясочки, одежду, предметы гигиены, питание и многое другое. Что бы я ни делал, девочка всегда преданно смотрела на меня, и мне не хотелось думать о том, что первый месяц она видит меня вверх-ногами. Хотя, она запомнит меня любым.

Так и произошло. Кристина могла хныкать перед кем угодно и где угодно, если только меня не было рядом. Стоило же мне оказаться около девочки, она сразу замолкала и таращила на меня свои глазки. Ни разу, клянусь, ни разу она не плакала, если видела меня или слышала мой голос. Это поражало всех, а ведь довольно много людей наблюдали подобную картину, поскольку Кристина была со мной круглые сутки, в том числе на всех репетициях и звукозаписях.

Мне нравилось, что я с младенчества приобщаю девочку к музыке. Ей было отведена почетная кроватка в углу моей каморки звукорежиссера. Однажды у меня записывались суровые ребята-металлисты. Как обычно и бывает, вся их брутальность выражалась только в музыке – на деле же мужчины были добродушные и светлые. Я неплохо развлекался, когда наблюдал, как какой-нибудь бородатый толстяк сюсюкается с моей девочкой. В конечном итоге они попросили вставить «вокал» Кристины в их интро. Я с улыбкой согласился. Пузатый держал девочку перед микрофоном, а я корчил ей через стекло гримасы. Она смеялась тем знаменитым и неповторимым хохотом младенца, а вместе с ней заливались и мы. Альбом получился до умиления мягким и мелодичным, за что мужики пожали в конце работы дочке ее крохотную ручонку.