Читать интересную книгу Правила игры - Олег Егоров

Вопросов мне Вера не задавала, за что я ей был несказанно признателен. Ответы ей были не нужны. Я остался жив, и жизнь продолжалась. Это все, что она хотела знать. Я же, однако, хотел знать гораздо больше; за тем, собственно, и пожаловал. Но я не торопился. Я должен был вперед заслужить ее доверие.

— Составишь мне компанию? — спросила Вера.

— Никогда! — выразил я бурный протест. — Мы тут же разоримся! С моим вкусом через неделю вся модная Москва будет снова ошиваться у Зайцева и Юдашкина!

— Да нет же! — рассмеялась она. — Я к бабушке собираюсь на дачу съездить! У нее сегодня день варенья!

Я сразу припомнил старую седую красавицу Руфь Аркадьевну с фотоснимка: мать Ивана Ильича Штейнберга и буржуя Маевского. Познакомиться с ней я стремился, и очень даже. Многое она могла при желании вспомнить и поведать мне, Руфь Аркадьевна. На многое приоткрыть глаза.

— Ликаона боишься? — Я поцеловал Веру в шею. — Признайся.

— Это еще что за фрукт?! — отстранилась она.

— А помнишь сказку про Волка и Красную Шапочку? — Я закурил. — Ну так вот. Согласно древнегреческой легенде дед царя Аркадии с материнской стороны, злобный Ликаон, убил своего внука и накормил бога Зевса его мясом. Бог, обладавший, в отличие от меня, тонким вкусом, распробовал угощение и впал в божественный гнев. Он испепелил жилище Ликаона, а его самого превратил в волка. С тех пор, говорят, Ликаон бродит в подмосковных лесах и подстерегает свою правнучку, дочь царя Аркадии.

— Враки! — прижалась ко мне Вера Аркадьевна. — Ты поедешь или нет?!

— Будь я проклят, если отпущу тебя одну! — дал я страшную клятву.

По чести, меня больше беспокоило второе отделение этой мифической истории. Зевс воскресил Аркада. Став охотником, воскрешенный Аркадий едва не убил свою мать, приняв ее за дикую медведицу. Ну а, следуя предположению Митьки Вайса, в списке Штейнберга отсутствовала «королева». «При данном раскладе, — сказал Вайс, — вполне очевидно, что королем является сам играющий, а королевой — кто-то очень близкий. Настолько близкий, что составитель списка не дал себе труда его указывать». В анналах же «злого властелина» Маевского, похищенных мной из компьютера, также отсутствовала равная по значению фигура. И, оттолкнувшись от цинизма обоих игроков, я допустил самое чудовищное: уж не Руфь ли это, часом, Аркадьевна?! Спаси Бог грешную душу Маевского, если это так.

— Сейчас и поедем! — Европа вскочила и стала собираться. — Дорога скверная! Слякоть. Пока доедем — вечер, а там — и ночь! Ты проведешь со мной ночь?

— Я проведу с тобой ночь, — сказал я. — А сейчас давай поедем. Дорога-то — скверная. Слякоть. Вечер будет, пока доедем.

Машину Европа вела уверенно, хоть и был у нее руль с правой стороны. Потому что с левой — был я. В пути мы разговаривали, как старые добрые подруги, о сокровенном. Для начала Вера Аркадьевна изложила мне свою точку зрения на то, каким должен быть настоящий мужчина.

— Во-первых, умным, чутким, сильным, уверенным, веселым, хладнокровным, страстным…

— Постой, постой, — остановил я поток ее эпитетов, — это что: все еще только «во-первых»?! И потом, хладнокровным и страстным в одном лице — разве это не парадокс?!

— И парадоксальным! — с жаром выдохнула Европа.

— Ну, а твой что? — поинтересовался я. — Не обладает ничем из перечисленного?

— Только гастритом и отвратительной привычкой грызть ногти у телевизора, — зло отозвалась Вера Аркадьевна. — Его этому в Сорбонне научили. На экономическом. Ничего другого он, во всяком случае, оттуда не привез.

— А зачем же ты его выбрала?

— Папа выбрал, — подтвердила она мои прежние догадки.

— И что же между ними общего?

— Кобель и сволочь! — отрезала Вера.

На радостях я было подумал, что это она двух разных интересующих меня людей имеет в виду, но, как оказалось, я ошибался. И то сказать: сволочь, как правило, «папой» не называют. В лучшем случае — «отцом».

— Ни одной сучки не пропустит, — продолжала Вера свой монолог. — Он и под Маринку клинья подбивал…

Европа вдруг зажала одной рукой рот, отчего машина опасно вильнула в направлении обгонявшего нас грузовика. По артикуляции шофера, мелькнувшего в окне с моей стороны, я примерно догадался, что нам посулили.

— Как думаешь, она нас видит?! — испуганно прошептала Европа, выравнивая «Тойоту».

— Кто? — не сразу сообразил я.

— Маринка?!

— Конечно.

Вера пристроилась к обочине и остановилась.

— Маринка, Маринка, — забормотала она быстро, сложив ладошки перед собой, — прости меня, подруга! Тебе ведь теперь все равно. А я давно хотела сказать, что мне мужик твой нравится!

Меня разобрала досада, но я сдержался. Вера Аркадьевна вела себя так, как будто никого рядом не было. Оригинально себя вела.

— А отец твой к нему как относится? — возобновил я прерванный разговор, когда она закончила наконец сеанс спиритизма и мы тронулись дальше.

— Папа? — Вера пожала плечами. — Рогожин его устраивает. Преданный, исполнительный, безвольный, скучный, трусливый…

Короче, она взялась перечислять все антонимы своего идеала.

До Малаховки, где обитала в дачном поселке на склоне лет затворница Руфь Аркадьевна, оставалось всего ничего, и прожить этот сравнительно короткий отрезок я хотел так, чтоб не было потом мучительно горько за бесцельно проведенные минуты. То есть как можно больше узнать о Маевском: его интересах, слабостях и привычках. Вера же, как и любая полноценная женщина, стремилась рассказать поболее о себе. Сворачивать ее в другое русло надо было с предельной деликатностью. Заподозрив мой повышенный интерес к персоне отца-миллионщика, Европа, девочка далеко не глупая, могла замкнуться, а то и просто высадить меня в грязном поле. Охотников до отцовского состояния, полагаю, хватало и без того.

— … А Джойл, сучка шоколадная, была, конечно, уверена, что раз она мулатка и ноги у нее из шеи растут — ей здесь все можно! Но ничего! Я ей припомнила «бостонское чаепитие»! Пока она млела, щупая коленку Завадского, я ей в чай пару таблеток слабительного отгрузила!.. Мужиков на «парти» сползлось, как мух на дыню! Ну и, понятно, пиво хлещут! А туалет всего один. И когда эта кошка орлеанская спохватилась… В общем, полное биде!

Внимая историческому сюжету из цикла «Европа и ее заокеанские соперницы», я мучительно выискивал в нем зазор для поворота темы. «И как они все это рисуют?!» — бормотал мой сосед Кутилин, потея у мольберта и завидуя ловкости врожденных «пачкунов». Так и я теперь не мог вытянуть нужную нитку из клубка запутанных отношений Европы с приятелями, дабы связать что-нибудь для себя полезное.

— Вот дьявол! — «Тойота» чуть не въехала в габаритные огни стоящего впереди автомобиля. — Переезд закрыт! До весны здесь застрянем! Или его специально закрыли, а?! Чтоб мы с тобой…

Вера приникла ко мне. «Срочно нужен наводящий вопрос!» — лихорадочно соображая, я погладил ее по волосам.

— Срочно нужен наводящий вопрос! — заерзал я. — Вера! Ты не знаешь наводящий вопрос?!

— Заболел?! — спросила она томно.

— Нет. — Я усадил ее обратно за руль. — Вопрос неверный. Твой отец играет в шахматы?

— Папа?! Терпеть не может! — Европа удивленно воззрилась на меня. — А зачем тебе?! Хочешь турнир организовать?!

Сзади нетерпеливо засигналили. У кого-то сдали нервы. Присоединилась и Вера Аркадьевна: водительская солидарность — святое дело. Миг — и вся колонна у перехода подхватила «забастовочное движение».

«Ни фига себе! — растерялся я. — Оказывается, Аркадий Петрович Маевский, законченный в моем представлении гроссмейстер-каннибал, терпеть не может шахмат! Вот это поворот!» Спасибо Европа на помощь поспешила, а то бы я совсем повесил нос на квинту. Зацепив тему, она спонтанно взялась ее разматывать.

— Бабушка вспоминала как-то, что в детстве папа шахматный кружок посещал или секцию, не знаю… Тогда все ходили куда-то. Даже был такой проект: «Умелые руки». Там по дереву выжигали — мне дядя Ваня рассказывал.

— Точно! — обрадовался я. — А мой старший брат на баяне учился!

— А дядя Ваня — марки собирал! — подхватила Вера. — У бабушки до сих пор альбом хранится с «британскими колониями». В правом верхнем уголке на каждой королева оттиснута!

«Здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы остаться на том же месте!» — сказала Черная Королева. Кстати вспомнив «Алису в Зазеркалье», я припустил вдогонку за ускользающим вопросом:

— Так что же произошло в этой секции? Почему отец твой так шахматы возненавидел?

— Переиграл, наверное, — беззаботно предположила Вера. — Я в школьном возрасте овсянки переела. Сейчас видеть ее не могу!

«Ну ладно. — Я вдруг успокоился. — Похоже, в этом что-то есть. Забрезжило что-то. Надо с Руфью Аркадьевной аккуратно потолковать. Вернуть ее в годы младые… Прыжки с парашютных вышек, пирамиды, повальное изучение немецкого… Что там еще?! Будем придерживаться канонической психологии. Фрейда придержимся. Поищем в детстве Маевского причины его нынешнего сдвига по фазе! Авось да улыбнется!»