Читать интересную книгу Земля в цвету - Вадим Сафонов

На восьмой день начали появляться дружные всходы.

20–25 мая. Шаровал просо.

2 июня после дождя образовалась корка…»

Теперь Шполянский район бился за 30 центнеров проса на площади 2200 гектаров.

Ищенко работал в каменеватском колхозе имени Калинина. Знатного бригадира рекомендовал туда райком партии. И колхоз, в котором раньше, год из году, упорно не ладилось то тό, то другое, выходил теперь в передовые.

Гости осматривали поля звеньевой Екатерины Чалой.

…На дальнем стане — кучка народа Что там? Может, сюда подъехала сама Катя Чалая, молодая комсомолка и одна из самых знатных девушек всей Киевщины? Ее приезд желанен всюду, ее всюду зовут, она расскажет о своем звене — простом звене простых людей, добившихся таких удивительных результатов. И не только расскажет, а тут же, в поле, покажет, как и что они делали, и выйдет, что удивительные результаты естественны и обязательны.

Может быть, это прикатил быстрый, кругом поспевающий Колесник?

Нет, сейчас это другой посетитель, такой частый, что он уже не гость, его встречают как участника дела: Никита Бубновский, секретарь райкома, сам агроном. Он идет по междурядьям, наклоняется к земле, к шейке корня, осматривает метелки. Как он подъехал, не заметили. Проселки в этом году не пылят. А просо в рост человека.

Григорий Григорьевич Земляной говорит:

— Люди выросли, переженились и детей оженили за те лета, что я сеял в поле. А проса двухаршинного не видывал…

Созрел колхозный урожай 1947 года! Просо шполянское, переяслав-хмельницкое, корсунь-шевченковское, просо киевское, винницкое, каменец-подольское, одесское… На площади больше чем 750 тысяч гектаров — в среднем по 15 центнеров с гектара. На Киевщине, на двухстах тысячах гектаров — даже по 16 с лишним центнеров. Есть колхозы (в Киевской, в Кировоградской областях), где собирали по 30–40 центнеров с гектара. О новых мастерах урожая писали газеты: о бригаде Полищука, Балтского района, Одесской области (46 центнеров), о Дроботе, Бабанского района Киевщины (45 центнеров), о черкасской звеньевой Сидоренко (46 центнеров), о бригадире Бойко, звеньевой Салоп из замечательного шполянокого колхоза имени XVII партсъезда, где на 120 гектарах был урожай по 35 центнеров… А Ефрем Григорьевич Земляной довел свой урожай уже до 50 центнеров.

Стучат топоры в украинских селах. Строятся хаты. Дымят трубы новых кирпичных заводов. В белоснежном дыму стоят весной вишни и яблони насаженных колхозниками садов. Зимами колхозные звеньевые собираются в агротехнические школы. Что же такое труд их, новаторский, творческий труд людей нашей деревни — умственный или физический?

А шполянцы, готовясь к великому празднику тридцатилетия Советской страны, пригласили к себе в колхозы художников: пусть украсят они деревню, и пусть все люди полюбуются на галереи портретов героев колхозного труда.

ЧТО ТАКОЕ СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ РОМАНТИКА

В этот день в «Правде» Иван Данилович Колесник, нынешний академик Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина, был назван знатным полеводом страны.

Лысенко же, его учитель, говорил:

— Мною была дана только идея, а заслуга разработки и внедрения в производство гнездового способа посева принадлежит лауреату Сталинской премии И. Д. Колеснику и колхозникам Киевской области.

Главный командир массовых Посевов проса на Украине в предвоенные годы, Иван Данилович Колесник потом развертывал гнездовые посевы кок-сагыза. Разрабатывал, организовывал, внедрял посадки верхушек картофеля; тогда-то он и стал лауреатом Сталинской премии.

1946, 1947 годы — и вот он снова в самой гуще новой, самой грандиозной битвы за просо. Где на украинских дорогах не видали его? Он ездил на местных поездах, которые останавливаются каждые двадцать минут, и люди выходят и входят, потом паровоз дает долгий высокий свисток, и поезд неторопливо дергается, замирает, потом опять дергается, а на деревянных лавках становится тесно, и в крутом махорочном дыму люди говорят о делах своих колхозов и своих городов, и в разговор вступает голос с верхней полки, рассказывающий, что восстановлен еще один цех завода-гиганта на Днепре. И Колесник тоже выходил где-нибудь на полустанке — его ждала «эмка», а иногда подвода, а иногда он шел пешком по полям, широко шагая, сразу начиная глубже, иначе дышать и по привычке приподняв лицо с чуть прищуренными глазами.

Тут, на этих полях, жизнь и работа его — ученого немыслимого прежде типа, ученого организатора-полевода и счастливого человека.

Он достает фото: полтавское просо выше головы и на фоне этой африканской заросли — молодица со снопом. Он смотрит, лицо его теплеет:

— Хорошо? Хорошо ведь, а?

Женщину со снопом он называет по имени, отчеству, фамилии. Кто она ему? Близкая знакомая? Может быть, даже родня? Да нет: он ее никогда не встречал.

Но вы слушаете его и понимаете: чистая случайность, что он не встретил именно этой колхозницы, этой молодой, красивой, работящей девушки. В самом деле, вслушайтесь в тон, каким он говорит о колхозниках. Для него это равные — коллеги, сотрудники. Он не «входит» в их нужды, а отстаивает их деловито и спокойно, как свои, общие: ведь это интересы людей, с которыми работаешь.

Вот только что он рассказал о необычайном урожае проса. Как сделать понятнее, доходчивее этот рассказ? Он так завершает, иллюстрирует его:

— Колхозники получат дополнительной оплаты, думаю, пудов по тридцать-сорок.

А сообщая вовсе уже о невероятном — о втором урожае с того же просяного поля в одно лето, он добренько усмехнулся:

— Подарок колхозникам!

И опять повторил о «душе»:

— Перелом на поле произошел не тогда, когда в газетах прочитали про гнездовой посев или мы о нем говорили, а как до души дошло колхозника.

На дорогах Украины он встречался с писателем Валентином Овечкиным. Вместе ездили, поначалу думали — каждый по своему делу. Потом оказалось — дело одно. Овечкин писал тогда очерк для «Правды», где он выступил против того, что видел в некоторых районах: против бахвальства из года в год все тем же рекордистом, тогда как вокруг него не вытягивали и средней нормы.

Писатель и ученый как-то одновременно заговорили об этом. Колесник был также против вечных передовиков. Мерилом «зрелости» района он считал высокий средний урожай.

Он сказал:

— Как отнеслись бы в промышленности к директору завода или начальнику главка, которые похвастали бы, что «не снизили» прошлогодних показателей? Ясно, как отнеслись бы. А в сельском хозяйстве бывает — хвастают: «Не хуже, чем в такой-то год». Чем гордятся? Тем, что крутятся на месте! В социалистическом земледелии должно быть такое же непрерывное улучшение, восходящая кривая, как в промышленности!

В том, чтобы бороться за это, помогать этому, он полагал главную особенность и основную задачу новой науки, народной, советской мичуринской науки.

— Была раньше агротехника? Была. Но часто, как туловище без головы. Агротехника без агробиологии.

Есть враг, которого он ненавидит, с которым сражается всеми силами, где его встречает: это косность.

— Хотите, — предлагает он, — я коротко скажу, что сделали колхозники на Украине? Похерили прадедовство! Да наука-то и должна менять формы работы, ломать агроприем: тогда она и наука.

Чем были гнездовые посевы кок-сагыза, первые гнездовые посевы? Борьбой не только за этот вот каучуковый одуванчик, но за новое понимание биологии растений — такое, при котором они открыли и отдали бы человеку настоящую силу свою. «Новый путь в науке о земледелии», даже так не колеблется заявить он.

И он радостно следит, как в новых условиях меняется самый облик растения. Как развалистое искони просо превращается в комовое — точно литая стена стоит в поле.

В одном колхозе он увидел поле сорняков. За ними незаметно было бессильных всходов посеянного по-обыкновенному, в раскидку, проса. У Колесника было чувство врача, стоящего у постели агонизирующего. Затем он решился пустить поперек поля, по живому мясу тракторные культиваторы. Вырвать все напрочь с сорокасантиметровых полос, оставить островка по двадцати сантиметров.

Послушались. Сделали. У него был большой авторитет. Но гомон, сперва сдержанный, потом открытый прошел по толпе колхозников. Сам он молчал, но и у него скребли кошки на сердце перед этим страшным, черным, своими руками изуродованным полем. Я думаю, он уехал раньше, чем хотел, наскоро, торопливо распрощавшись.

Он приехал сюда еще. Кое-что уже слышал, но ехал все же с замиранием сердца. Была мощная, ровная зелень. Высокие, сплошными волнами по ветру кивающие метелки. Просо «бессильное» само забило сорняки на этом превращенном из рядового в «гнездовое» поле. Просо и сорняки поменялись местами!

— Какие же должны быть у нас нормальные урожаи проса? — задает он теперь вопрос и отвечает: — Да, считаю, такие: пудов триста с гектара.