Раздевшись, Егор лёг под одеяло и стал ждать пришествие спасительного сна, когда можно будет хоть на короткое время избавиться от не проходящего желания чего-нибудь поесть. Сопротивляясь навязчивым мыслям о еде, он пробовал думать о чём угодно, только не о том, каким вкусным может быть обыкновенный ржаной сухарь. Однако это было выше его сил и «окаянный» сухарь всё время присутствовал перед глазами — тот самый, который он, забавы ради, однажды немного погрыз, а потом, почти целехоньким, швырнул за борт на съедение алчущим бакланам. И век бы о том не вспомнил, а вот теперь — надо же…
Скрипнув, дверь отодвинулась, вобравшись на роликах в полую переборку, и в тесном проёме обозначилась грузная фигура Колбенева.
— Ты не спишь, Егорыч? — последовал вопрос.
— Сплю, — недовольно буркнул Егор.
— Ну, спи, спи, — позволил Вадим, тем не менее бесцеремонно усаживаясь на командирскую койку и всей мощью своего обширного зада придавливая дружку ноги.
— Хрен моржовый, — простонал Егор. — У меня ж нога не зажила.
— Ну, извини, — посочувствовал Вадим. — Я и забыл, мсьё, что вами рыбка закусить хотела.
— Вот именно, — сердито проворчал Егор. — Хотел бы я видеть тебя на моём-то месте. Ты бы уж точно в трубу торпедного аппарата не влез и в «корме» своей необъятной враз бы пробоину получил.
— Политработников акулы не кушают, — назидательно сказал Вадим. — Это не их пища.
— А что, брезгуют? Иль боятся, что могут как от грибочков травануться?
— Запомни! Мы — это стальная или гранитная твердь, а потому капиталистическим акулам не по зубам.
— Что ж, на тебе, может, акула и впрямь бы поломала зубы, или, на худой конец, поперхнулась, — согласился Непрядов. — А вот подсунь ей твоего Собенина — она бы точно отравилась.
Колбенев польщёно хохотнул.
— А вот тебя, Егорыч, эта людоедка не только с удовольствием, но и поделом бы сожрала. Зря поторопился удрать от неё.
— Ты так думаешь?
— Похоже, Собенин так думает.
— А почему? Чем это я ему так напакостил?
— Был у меня тут разговор с твоим комиссаром. Оказывается, у него масса всяких претензий к тебе.
— Тоже мне, Америку под Жмеринкой открыл. — Егор лениво зевнул. — А впрочем, это его личное дело.
— Не скажи… Собенин всегда остаётся себе на уме и отнюдь не так глуп, как может показаться. Тут дело в другом.
— Это в чём же? — Непрядов возбуждённо заворочался, приподнимаясь на локтях.
Колбенев помолчал, как бы подхлёстывая Егорово нетерпение.
— Скажи, только откровенно, — заговорил, наконец, Вадим. — Вот ты, будучи в лагуне, сознательно подготовил тогда лодку к взрыву? Ведь так?
— Допустим, так, — подтвердил Непрядов, с подозрением косясь на дружка.
— И ты в самом деле мог бы её взорвать?
— А почему ты сомневаешься? При определенных обстоятельствах я бы это непременно сделал.
— Я и не сомневаюсь, — горестно сказал Вадим. — Так что уж лучше было бы, если акула тот раз тебя сожрала бы со всеми потрохами.
— Даже так?
— Именно так! А о людях ты подумал?.. Пойми меня правильно, ведь я не говорю о самом себе, или о Кузьме. Мы оба в любом случае остались бы вместе с тобой до конца и по чувству долга и по нашей личной привязанности к тебе. Такова уж наша доля. Но ради чего, скажи на милость, надо тащить за собой на тот свет весь экипаж? Кому нужно это самоубийство по долгу службы, да ещё в мирные дни! А ведь всех их на берегу ждут матери, жёны, дети…
— Как же ты плохо меня знаешь, Вадим. У меня и в мыслях не было совершать групповое самоубийство. А ты бы спросил прежде Дымарёва, который минировал корабль и посему получил все необходимые указания.
— Ну и что?
— А то самое… Если б нам не удалось перемахнуть через коралловый барьер и лодка застряла бы на нём, то экипаж первым делом должен был бы покинуть борт и перебраться на остров. В данном случае я считал бы себя вправе рисковать лишь собственной жизнью. И ничьей другой. Понимаешь, ничьей!..
Оба вновь помолчали, как бы остывая и боясь друг другу наговорить лишнего.
— И потом, вспомни: Руднев тоже ведь приказал потопить «Варяг» уже после того, как отдал команду всем покинуть борт, — защищался Непрядов. — А кто его за это осудил?
— Эх, Егорыч, — отступчиво сказал Вадим, обнимая и притягивая Непрядова к себе. — Верю, что так бы оно и было на самом деле. Но это всё сам я от тебя должен был бы услышать. А то засекретился, понимаешь…
— Что ж об этом было бестолку болтать раньше времени?
— Мне бы с Кузьмой мог сказать, — укорил Колбенев. — Мы бы тебя не оставили. В этом тоже можешь не сомневаться.
— Я и не сомневаюсь, — Егор отходчиво хмыкнул. — Но мне вашей жертвы тоже не надо. А то пришлось бы в самый критический момент обоих с мостика гнать пинками под зад.
— Ладно уж, не геройствуй, — Колбенев подпихнул дружка локтем. — И слава Богу, что ничего такого не случилось, — и выдал проникновенно. — А всё ж ты молодчина, экипаж всем тебе обязан. И люди это понимают, верь мне.
— А ты вот не поверил…
— Ну, хватит. Пойми и ты меня. Я ж тебе не Собенин все-таки, который любой факт перевернёт, как ему выгодно. Я ведь пекусь прежде о людях, а не о собственной выгоде.
— Да разумеем, — сказал Егор, потирая онемевшую ногу — Тоже, чай, не кнехт вместо головы на плечах имеем.
Снова помолчали, явно довольные тем, что не было теперь меж ними никакой размолвки.
— Нога-то что, все еще ноет? — спросил Вадим участливо.
— В пределах терпимого, — заверил Егор, продолжая потирать бедро. — И не более того.
— А вот у меня, знаешь ли, душа в последнее время болит, — признался Вадим. — И мысли в голове какие-то странные, будто не мои.
— О чём ты?
— Все вот думаю, какого лешего послали нас в эдакую «тьму таракань»?
Непрядов удивлённо вскинул брови, будто услыхал сущую нелепицу.
— Странно, что ты не понимаешь, зачем именно, — сказал Егор жёстко. — Цель похода известна тебе отнюдь не хуже, чем мне самому.
— Да я ведь совсем не о том. Задача в её априори понятна, но вот какова сверхзадача, довлеющая над всем остальным — это для меня загадка. Неужели столь велика стоящая перед нами цель, чтобы она эквивалентна была жизни целого экипажа? Ведь никому не нужна от нас такая жертва. В мирное время просто невероятно трудно в это было бы поверить.
Непрядов раскрыл было рот, собираясь возразить, но Колбенев вскинул ладонь, прося не мешать.
— Я понимаю, — продолжал со всем жаром Вадим. — Если была бы, скажем, страна в опасности, то надлежало бы защищать её, не жалея живота своего. Так ведь ничего же такого похожего нет. Люди спокойно летают в космос, варят сталь, растят хлеб, рожают детей. А вот у нас идёт какая-то непонятная игра, ставками которой по-прежнему являются человеческие жизни. Ведь чего-то стоят они! А что же получается? Есть мы — хорошо, а нет нас — ну и хрен с нами. Как могли, свой долг мы исполнили. А потом вдруг окажется, что это никому не нужно было, что эти самые координаты приводняющихся ракет — всем до лампочки.