— Нет так нет! А как насчет.., твоих ядрышек, а? — выкрикнул он и стремительно сорвался с места. Со свистом рассекая воздух своим отливающим серебром мечом, он яростно набросился на юркого крепыша в одежде пыльно-серого цвета, который, бросаясь из стороны в сторону, ловко уворачивался от ударов, даже не пачкаясь при этом. Его не устраивал тот факт, что, напоровшись на меч противника, он мог поставить под угрозу возможность продолжения своего собственного рода, что было пострашнее любого самого опасного на свете вируса. Вдруг его противник резко остановился, ожидая, по-видимому, ответного удара. Однако никакого ответного удара не последовало. Шедоуспан просто вышел из игры. Так и стояли они друг против друга, с одной стороны — опытный тренер-наставник по имени Стеле, с другой — его блестящий ученик, прозванный Заложником Теней. Затем последний сказал:
— Да хватит, Нико! Мне порядком надоела вся эта бутафория и показуха.
— Бутафория? Бутафория, говоришь, ты, чертово отродье!
Да если бы ты вовремя не увернулся, Ганс, хору мальчиков с ангельскими голосами очень скоро пришлось бы отпевать тебя в храме!
Ганс сдержанно улыбнулся, а он редко улыбался, чаще это была не улыбка, а усмешка, что полностью отражало его внутреннее состояние и соответствовало ему. Вот и сейчас он скорее усмехнулся, хотя это и не было выражением презрительного или пренебрежительного отношения к члену Священного Союза, одному из так называемых пасынков, который на самом деле очень многому его научил. Он, конечно, и сам проявил большие способности, был необыкновенно ловок в бою. А теперь стал опытным бойцом, посвященным во все тайны тактики боя, что, безусловно, повышало уровень его мастерства.
— Но я же увернулся, Нико! Я все-таки увернулся, и об этом тебе следовало бы рассказать Темпусу, именно тебе, кому было поручено сделать из меня первоклассного фехтовальщика.
И скажи ему, что я по-прежнему не собираюсь становиться солдатом. У меня нет ни малейшего желания убивать кого-либо, независимо от того, «благородно» это или нет.
Нико молча посмотрел на него.
«Щенок.., проклятый, — размышлял он. — Как же надоел мне этот сопляк с его вечными ухмылками! Мне, прошедшему через войну и знающему ей цену. А он, не имея ни малейшего понятия о войне, осмеливается еще и насмехаться над теми, кто на собственной шкуре испытал все ее тяготы. Отца ни у него, ни у меня не было. У меня — потому что его убили, убили на войне, когда я был еще мальчишкой. А у этого ночного вора, только и знающего, что разгуливать по улицам, ощетинившись торчащим во все стороны и свисающим с ремней различным холодным оружием, — из-за того, что его отец и мать едва смогли бы при встрече узнать друг друга. Никогда и ни за что на свете не хотел бы я оказаться на месте этого.., омерзительного крысеныша, такого самонадеянно счастливого провинциала, и не подозревающего даже о своей никчемности! По мне, лучше оставаться просто человеком.
Я сделал из него бойца, настоящего фехтовальщика, и все только для того, чтобы он еще больше возгордился».
— У тебя такой вид, Нико, будто ты держишь камень за пазухой. Да, конечно, я ночной вор и подонок, но мне удалось побывать в спальне властительного принца.., и даже самого Темпуса.
Как и полагалось пасынку, Нико не подал виду и не произнес ни слова, никак не отреагировав на эту тираду. Но в душе у него все кипело. Все наскоки Ганса были дешевкой. Такой же дешевкой, как эти девочки-малявки, которые, едва достигнув половой зрелости, сразу становились проститутками, промышляющими на улицах Лабиринта, одного из самых грязных и сумрачных предместий Санктуария. Одна из них и породила в свое время этого непосредственного и даже наивного юнца. С тем же невозмутимым видом отступив на шаг, Нико резким движением вскинул клинок прямо перед собой, скрупулезно и тщательно, слегка кося глазом, осмотрел его лезвие и лишь после этого ловким и почти неуловимым движением убрал оружие в ножны.
В Санктуарии была не настолько угрожающая обстановка, чтобы нужно было все время держать в руке меч с обнаженным клинком. Ганс тоже вскинул меч и повернул к себе клинок, с тем чтобы так же внимательно, сощурив глаза, осмотреть его, а затем, держась правой рукой за ножны, повернул его острием к себе, не отводя при этом ни на секунду тяжелый, мрачный взгляд от лица своего учителя-тренера. И так же не глядя, отвел руку вбок и кинул оружие в ножны с чрезвычайно довольным и гордым видом.
— Здорово это у тебя получилось! — не удержался от похвалы Нико.
И не потому, что так уж требовался этот его комплимент или так уж он растрогался. Скорее для того, чтобы использовать возможность не только испытать чувство глубокого удовлетворения, но и напомнить им обоим о том, кто на самом деле обучил этого бездельника всем манипуляциям с оружием так, что он мог теперь с блеском демонстрировать свое искусство.
(Мужчина, объяснял Гансу Нико, должен уметь выхватывать оружие из ножен в любой, даже самый неподходящий момент и всегда быть готовым отразить нападение врага. При этом важно следить за тем, каким образом он достает свое оружие. Когда, взявшись за ножны и глядя вниз, он начинает возиться с клинком, он становится незащищенным и уязвимым для противника.
Именно тогда незаметно подкравшийся враг или притаившийся где-то рядом сообщник только что убитого в бою человека получает возможность наброситься на него, и тут уж нет времени возиться с ножнами — убирать клинок в ножны или, наоборот, вынимать его из них, — всему и сразу приходит конец. Поэтому мужчина, мало-мальски разбирающийся в оружии и знающий ему цену, первым делом выучивается резко вскидывать клинок вверх, затем вперед и назад, острием к себе, а потом одним движением, без задержки и промедления, вставлять его обратно в ножны. А глаза тем временем неусыпно следят за тем, чтобы не пропустить момента нападения.) Этому и обучил Ганса Никодемус, прозванный Стелсом.
Темпус чувствовал себя обязанным Гансу, хотя они и не были такими уж близкими друзьями. Вот и приходилось Нико платить по долгам Темпуса — по его поручению обучать искусству фехтования этого молодцеватого, петушащегося по любому поводу и заносчивого юнца по имени Ганс.
— Эй, твой щит!.. — окликнул его Ганс.
Нико глянул на него. Он стоял, прислонясь к грязной кирпичной стене, возле круглого щита. Поверхность щита была почти отполирована, а также обильно и многократно полита трудовым потом: так долго и усердно они с Гансом тренировались в манипуляциях с клинком. И вот Ганс одним движением руки — широким и плавным, словно кошка лапой, — провел по лицу, вытер пот, широко замахнулся и метнул один из своих проклятущих ножей так, что тот, вонзившись в поверхность щита Нико, стал торчком, раскачиваясь, как ободранный кошачий хвост на ветру.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});