А герцог Брауншвейгский все вел бесконечные переговоры. Он написал еще один манифест, не такой угрожающий, как первый, но тем не менее требующий, чтобы король Франции был восстановлен в своих правах. На это Дюмурье ответил принцу, что если он не воспользуется пока еще свободной дорогой для отступления, то французы вынуждены будут направить свои пушки на Анс и разнесут в клочья деревню и замок, не щадя никого. Тогда Лаура попросила аудиенции у герцога…
Он принял ее в большом зале, но на этот раз молодая женщина с трудом узнала парадную комнату. Солдаты выносили мебель и картины. Что же касается портрета Людовика XIV, то он уже исчез. Лаура с возмущением посмотрела на пустое место на стене.
— Вы не только обрекли на голод графиню и ее детей, вы рубите деревья в ее парке и к тому же крадете принадлежащие ей вещи? О монсеньор, что же вы за человек!
Как и его солдаты, герцог зарос щетиной, его одежда имела удручающий вид, и он зло смотрел на свежее, только что отглаженное голубое платье Лауры. Дело в том, что владелица замка и ее гостья считали делом чести сохранять свой привычный облик, поддерживать себя в порядке, им это удавалось благодаря небольшому запасу мыла, который графине удалось приберечь.
— Из-за вас я позволил вашему другу увезти самую значительную драгоценность в мире. Так что я имею право взять хотя бы портрет, потому что именно этот предмет украшает шляпу короля. Что вам угодно? У меня нет времени беседовать с вами…
— Вы даже не представляете, насколько меня этим обрадовали. И я не устаю задавать себе вопрос — зачем вообще я вам нужна? Позвольте мне уехать, тем более что своим присутствием я вызываю у вас плохие воспоминания. Но я пришла просить снисхождения к госпоже де Дампьер и ее детям. У нее ничего не осталось. Вы забираете у нее все, даже мебель. Что станет с этой семьей в пустом замке посреди опустошенных земель?
— Я успокою вас. Должен сказать вам, что графиня с детьми поедет с нами, а вы составите ей компанию.
— Графиня поедет с вами? Но когда?
— Сегодня ночью. Мы отправимся в путь немедленно, как только стемнеет. А теперь соблаговолите оставить меня в покое. Я еще должен отдать распоряжения…
— Это невозможно! Я не хочу ехать в Германию! Мне нечего там делать!
— Напротив, там вам будет, чем заняться! Вам придется как следует постараться и убедить меня, что я не прогадал, совершая эту сделку с бароном. Вы должны будете мне понравиться! Но не волнуйтесь, вы и так уже нравитесь мне, и мне все труднее сохранять спокойствие, — добавил герцог куда более мягким тоном. — Обещаю вам, что вы забудете все те ужасы, что вам пришлось пережить! Идите, готовьтесь к отъезду! Я мечтаю поскорее выбраться из этой ужасной страны, моя дорогая Лаура!
Ей показалось, что герцог сейчас обнимет ее, и уже собралась оттолкнуть его, но он вдруг сам резко отпрянул от нее, глядя поверх ее плеча на отворившуюся дверь.
— Маркиз! Наконец-то вы на ногах! Я очень рад! Лаура повернулась. Опираясь одной рукой на трость, а другой на руку служанки, перед ней стоял Жосс. Побледневший, похудевший, с темными кругами под глазами, он не потерял своего великолепия. И все-таки вызывающая улыбка, столь хорошо ей знакомая, исчезла с его лица при виде жены. Лаура поняла, что теперь неожиданность играет на руку ей. Восклицание герцога подготовило ее к тому, что она должна была увидеть. А вот Жосс совсем не ожидал увидеть перед собой копию своей почившей в бозе супруги. Пока он, приоткрыв от изумления рот, не веря своим глазам, рассматривал ее, Лаура обратилась к герцогу:
— Мы поговорим об этом позже, монсеньор, — ее британский акцент стал заметнее.
И словно вошедший в комнату был ей совершенно незнаком, Лаура прошла мимо него, лишь слегка наклонив голову. Но маркиз выпустил трость и схватил ее за руку:
— Ради всего святого, сударыня, скажите мне, кто вы?
— Да, действительно, — вмешался герцог Брауншвейгский. — Вы незнакомы с мисс Адамс. Она приехала как раз в тот день, когда вы были ранены.
— Мисс… Адамс? — запинаясь, повторил Жосс.
— Да. Это наш американский друг, она недавно присоединилась к нам. И я увезу ее в Брауншвейг. Но почему вы так удивлены? У вас такой вид, словно перед вами предстало привидение…
Лаура нагнулась, чтобы поднять упавшую трость, а Жосс провел ладонью по лицу. Рука его дрожала.
— Простите меня, монсеньор, но так оно и есть! Мисс… Адамс удивительно похожа на одну даму, которую я хорошо знал, и которой больше нет среди нас! Теперь, когда я разглядел лучше ее лицо, я увидел различия. Женщина, о которой я говорю, была не так красива. И к тому же она была настолько неумна, что никак не могла заинтересовать ваше высочество, а тем более стать вашим другом.
Лаура подняла брови, не собираясь опровергать унизительную характеристику, данную ей мужем. Она лишь спросила совершенно не свойственным ей прежде высокомерным тоном:
— Вы скажете мне, ваше высочество, кто этот господин? Мы, американцы, привыкли, что в Европе на нас смотрят как на забавных зверюшек, но я не потерплю, чтобы кто-то говорил обо мне в моем присутствии так, словно меня нет рядом, не будучи даже мне представленным!
— Вы тысячу раз правы, приношу вам свои извинения! Это маркиз де Понталек, дворянин из Бретани. Он находится на службе у монсеньора графа Прованского, которого и представляет при моем штабе… Вы сможете лучше познакомиться во время нашего возвращения в Германию.
— Очень приятно, — сухо ответила Лаура, когда Жосс сделал попытку поклониться ей. Она повернулась и вышла из зала.
Но под ее внешней холодностью бушевала буря. Да, молодая женщина понимала, что днем раньше или днем позже ей все-таки пришлось бы столкнуться лицом к лицу со своим мужем, и все же эта встреча ее потрясла. Она шла по коридору, намереваясь присоединиться к графине, и вся дрожала. Не так-то легко забыть годы любви, даже когда знаешь, что объект этой любви не только не отвечал тебе взаимностью, а всей душой желал твоей смерти!
Ее чувства были так сильны, что ей пришлось прислониться к стене, чтобы успокоить бешеное биение сердце. В ее душе боролись стыд, страх и отвращение. И жалость к себе самой, отданной в жены тому, кто был так низок душой. Ей надо забыть, забыть о Жоссе как можно быстрее, а для этого необходимо избежать совместной дороги, когда такие встречи могут стать неизбежными.
Но как же ей убежать, если ее стерегут днем и ночью? Конвоир привел ее в зал и теперь терпеливо ждал, чтобы проводить в кухню.
Казалось, только они двое и были спокойны в этом доме, отданном на разграбление. Солдаты не только тащили мебель, предметы искусства и все, что могли унести, но в приступе ярости от того, что они уходят без победы, крушили штыками и ударами сабель деревянную резьбу, украшавшую стены, срывали и резали гобелены, уничтожая то, что не могли взять с собой.