Лаура бросила взгляд на небольшой поднос, который собирала госпожа де Дампьер, и спросила голосом, лишенным эмоций:
— Как его здоровье?
— Сегодня он чувствует себя лучше. Рана оказалась менее опасной, чем предполагали. Вероятно, он скоро сможет встать.
— Тогда… Признаюсь, я предпочла бы с ним не видеться. Однажды мы уже встречались, и я не хотела бы повторить эти встречи.
— Так вы знакомы?
— Да, немного… А теперь я пойду, простите меня.
И Лаура торопливо вышла из кухни. Но она все же услышала ворчание служанки, которой теперь самой предстояло карабкаться наверх:
— Отказаться помочь раненому! Никакой совести у этих иностранок! Кривляки!
Лаура бросилась к лестнице, бегом поднялась по ступеням, не желая слышать выговора старухи, пробежала по коридору в свою крохотную комнату и захлопнула за собой дверь. В спальне царил жуткий холод, зажженная свеча осветила дорожный мешок, лежащий на виду на узкой застеленной кровати.
Молодая женщина открыла его, чтобы достать тонкую шаль, одну из тех, что когда-то привозили корабли Индийской компании — подарок Мари Гран-мезон, — завернулась в нее, сняла туфли. Прежде чем лечь, она увидела, что в замочной скважине торчит ключ, и предусмотрительно заперла дверь. Лаура накинула на себя еще и накидку, задула свечу и забылась тяжелым сном. В эту ночь никто не нарушил ее покой.
Сражение с рассветом не возобновилось. Казалось, что пушки умолкли надолго. Но спокойствия обитателям Анса это не принесло. Прусские солдаты занялись грабежом деревни, добираясь до самых отдаленных ферм, завершая то, что им не удалось сделать накануне. Они вели себя с такой жестокостью, что Розали де Дампьер бросилась за помощью к герцогу Брауншвейгскому:
— Монсеньор, вы не можете обречь весь край на голод и нищету.
— Я не собираюсь этого делать, сударыня, но наши обозы с продовольствием, которым приходится следовать в объезд Аргонны, задерживаются. Скажите вашему Дюмурье, пусть пропустит их, и тогда ваше добро никто не тронет. А пока французы будут есть только тогда, когда насытятся мои солдаты!
Вмешательство Лауры на этот раз не принесло желаемого успеха. Герцог ясно дал ей понять, что у него нет для нее времени. Она была в его власти, — его высочество не осмелился, правда, сказать «в его распоряжении» — и этого ему было достаточно. До Брауншвейга путь неблизкий, они еще успеют как следует познакомиться. Но это не означало, что герцог не приказал за ней следить, так же как и за графиней Дампьер, с которой Лаура проводила все дни. Ночью она запиралась у себя в комнате. И если какое-то время молодая женщина опасалась того, что ее станут демонстрировать всюду как трофей, то вскоре она совершенно успокоилась на этот счет. Ее положение напоминало скорее положение пленницы, но никак не фаворитки.
Военные явно отказались распутывать затянувшийся узел, зато парламентеры погрязли в бесконечных переговорах под весьма туманным предлогом обмена военнопленными. Полковника фон Манштейна отправили в замок Дампьер-сюр-Ов, где расположился Дюмурье. И с этого момента речь шла уже только о приемлемом для обеих сторон договоре. Но короля Фридриха Вильгельма и герцога Брауншвейгского, которые требовали присутствия на переговорах посланника короля Франции, ожидало горькое разочарование. Двадцать первого сентября, на следующий день после пушечной канонады под Вальми, Конвент — так теперь по-новому называлось Национальное собрание — упразднил королевскую власть и провозгласил республику. Так что отныне только с ее представителями и следовало вести переговоры.
В замке Анс атмосфера накалилась до предела. Провозглашение республики привело в отчаяние Розали де Дампьер, а король Фридрих Вильгельм и герцог Брауншвейгский были вне себя от ярости. Под прикрытием переговоров Дюмурье ухитрился совершить маневр и так расположить свои войска, что у его противников оставалось только два пути — продолжать двигаться на Париж, подвергая риску своих голодных солдат, или вернуться назад к Вердену и Лонгви при условии, что их выпустят с миром. Дюмурье, мечтавший освободить Бельгию от австрийцев, предпочитал заключить мир с Пруссией, к тому же его связывали с герцогом Брауншвейгским узы масонского братства.
Лаура томилась своим вынужденным и, на ее взгляд, бессмысленным бездельем. Погода не становилась лучше, Лаура большую часть времени проводила на кухне. Но даже если бы выглянуло солнце, ей бы все равно не удалось покинуть своего убежища — ей было запрещено покидать замок, и двое часовых сменяли друг друга, охраняя ее. Ночи стали беспокойными. Жоссу стало лучше, но он по-прежнему не покидал своего убежища. К несчастью, разделявшая их комнаты стена оказалась настолько тонкой, что Лаура слышала все звуки и даже иногда его голос, когда ему делали перевязку, перестилали постель или приносили еду. И эта вынужденная близость была для нее мучительной. Лаура понимала, что рано или поздно эта игра в прятки закончится и ей придется встретиться с мужем лицом к лицу. Возможно, это случится в тот день, когда прусские войска повернут обратно в Германию. Что тогда будет? Образ, созданный де Бацем, за который она отчаянно цеплялась, разлетится в одно мгновение.
А тут еще этот проклятый Вестерман, рассказавший, что она принадлежала к избранному кругу друзей королевы. Рано или поздно, но герцог Брауншвейгский потребует, чтобы Лаура рассказала ему правду, и тогда маркиз де Понталек узнает, что он отнюдь не вдовец. Ей оставалось только одно — попытаться исчезнуть. Но куда ей бежать? К де Бацу? Она его разочаровала, и барон едва ли будет рад ее возвращению. Это можно было предсказать заранее, ведь он там спокойно оставил ее здесь — фактически бросив на произвол судьбы, Эта мысль особенно мучила Лауру. Она вынуждена была признаться самой себе, что по ночам, лежа без сна, постоянно думала о Жане де Баце; хотела снова его увидеть, вновь играть ту роль, которую он для нее выбрал; сражаться бок о бок с ним ради того дела, которому посвятил себя де Бац.
Так прошла неделя. Люди в замке и в деревне голодали. Страданий добавляли и доселе невиданные здесь в начале осени холода. Чтобы согреться, прусские солдаты рубили деревья в парке. Те, кого не подкосила дизентерия, прочесывали окрестности в поисках припрятанного в амбарах зерна, искали еще не выкопанную картошку и ловили скот, который от них пытались спрятать. Прусская армия, образец военной машины во времена Фридриха Великого, превратилась в орду дикарей. Еще недавно безупречные офицеры и солдаты выглядели ужасно и теперь мало отличались друг от друга. Слой грязи покрывал мундиры, и без того перепачканные сажей. Грязь сделала гетры каменными. Высокие головные уборы потеряли форму и с печальным видом свисали на одну сторону, напоминая ночной колпак. От дождя пострадало даже оружие — пушки и ружья покрывались ржавчиной.