Весной 1942 года в лексикон каждого еврея вошло новое слово – депортация. И это были уже не просто слухи. «Перемещение еврейского населения в трудовые лагеря» активно обсуждалось в официальной прессе. По всей Польше евреев силой «перевозили железнодорожным транспортом» (по определению немцев) или, по словам подпольных изданий, «транспортировали в вагонах для скота»… куда? Эти люди просто-напросто исчезали без следа.
Вечная оптимистка, Ева предпочитала соглашаться с выводами Шмуэля (близкими по смыслу к заявлениям Юденрата и еврейского полицейского корпуса) и верить в трудовые лагеря. Ведь в военное время даже евреи должны представлять для немцев большую ценность. А кроме того, все они были в полной власти у немцев, и гораздо лучше подчиняться, нежели навлекать на себя репрессии. Брат Евы Адам, однако, был убежден в том, что немцы решили полностью уничтожить польских евреев и что депортация была равносильна смертному приговору.
Через неделю после Кровавой ночи Ирена зашла в Centos передать Еве деньги и заметила, что та, похоже, уже много ночей не спала. Ирене подумалось, что за полтора года, прошедшие с момента полной изоляции гетто, Ева постарела лет на десять.
– На следующий день после Aktion, – сказала Ева, – из Терезинштадта прибыли тысячи беженцев. У нас не было для них еды, мы не могли их разместить нигде, кроме главной синагоги. Самое странное, что мы дали им лишь крышу над головой, а они были нам благодарны!..
– Как бы я хотела чем-то тебе помочь!
На лицо Евы вернулась ее милая, хоть теперь и печальная, улыбка. Как же Ирена скучала по былой естественности этой улыбки!
– Дорогой мой, любимый дружочек, – сказала Ева, – никогда не говори мне больше таких слов. Ты мне не просто помогаешь… ты восстанавливаешь во мне веру в человечество.
Ирену смутили эти похвалы, и она поспешила сменить тему, спросив, как идут дела в кружке.
– Я стараюсь не показывать им своего отчаяния. Запасы оптимизма у меня, похоже, на исходе, я все больше и больше верю, что все кончится страшной трагедией. – Ева опустила глаза, будто стесняясь слов, слетевших с губ в момент слабости. – Я перестала надеяться на спасение. Теперь я вижу чудо из чудес в том, что мне удалось прожить еще один день.
Ирена отдала Еве конверт с деньгами на закупки продуктов у спекулянтов:
– Мне надо бежать. Я зашла по пути, иду к Пинкусам.
– На блокпосту на Лешно появился новый немецкий охранник. Его прозвали Франкенштейном[73]. Он расстреливает людей по самому малейшему поводу, а иногда и вообще без повода. Будь осторожна, Ирена!
– Сейчас ходит столько жутких слухов…
– Это не слухи. Я сама видела. Вчера я шла по Лешно и услышала выстрелы. Мне навстречу побежали толпы людей с криками: «Франкенштейн идет! Франкенштейн идет!» Я спряталась в подворотню и увидела, что прямо по центру мостовой идет вроде обычный немецкий солдат и… стреляет в людей. Он остановился перезарядить пистолет, а потом пошел дальше, стреляя во все стороны…
* * *
Через час Ирена уже стояла у двери квартиры, где, кроме Пинкусов, жили еще 15 беженцев. Она пошарила рукой на дне медицинской сумки и нащупала там поддельную арийскую Kennkarte на имя Тадеуша Маржеца, подготовленную для Александра Пинкуса. Она уже внесла его в апрельский список:
Апрель 1942 – Александр Пинкус → Тадеуш Маржец – улица Шасеров, 68
Ирена сразу их увидела. Мама прижималась щекой к щеке своего ребенка. Моменты прощания давались Ирене тяжелее всего.
– Закончится война, и он к вам вернется, – еще раз объяснила она родителям, давая ребенку небольшую дозу люминала. – Я веду списки. Вот, смотрите, – она показала им листок с новым именем Александра. – Новое имя – Тадеуш – нужно только для того, чтобы спасти ему жизнь.
Пани Пинкус рухнула в дверях на колени и зашлась в рыданиях. Она вряд ли поняла, о чем ей только что говорила Ирена. Люминал подействовал очень быстро, и Ирена, закутав крошечного Александра в одеяло, аккуратно уложила его в медицинскую сумку, в которой были проделаны вентиляционные отверстия. Ирена повесила сумку на плечо и вышла из гетто на улице Генся. Она специально подошла к воротам в момент возвращения в гетто трудовых бригад. В это время почти все часовые были заняты пересчетом возвращающихся рабов и поисками у них контрабанды. На покидающих гетто арийцев они особого внимания не обращали.
Самым опасным участком пути были первые 500 метров от стены гетто. Именно здесь вертелись агенты гестапо, информаторы и шмальцовники[74]. Про тех, кто укрывает евреев в арийской Варшаве, теперь стали говорить, что они «держат дома кошек». Если шмальцовники нападали на след еврея, вырвавшегося за пределы гетто, они подходили сзади и «мяукали», сигнализируя о своем намерении выдать беглеца, если им не заплатят. Конечно, никакой гарантии, что они не выдадут свою жертву, чтобы получить вторую награду от гестапо, не было.
* * *
Май 1942 – Авраам Хофман → Людвик Вирский – пригород Прага, Хлодничья, 6
Мужем одной из связных Ирены был пан Леон Шешко, вагоновожатый, который по утрам выводил на маршрут первый трамвай из депо на Мурановской площади, находившейся на территории гетто. В начале мая он согласился помочь Ирене опробовать новую дорогу жизни и вывезти в своем трамвае трехмесячного Авраама Хофмана. В пять утра в квартире на Милой улице, прямо против Мурановской площади, одна из связных Ирены, по кличке Вика, дала ребенку люминал, положила его в картонную коробку, завернула ее в вощеную бумагу и перевязала бечевкой так, чтобы пакет был похож на почтовую посылку. Когда Вика с коробкой в руках вышла на улицу, еще действовал комендантский час, и она передвигалась, перебегая из одного темного места в другое. Пан Шешко оставил одну из боковых дверей депо незапертой. Вика забралась в стоящий на первом пути трамвай пана Шешко, запихнула ящик с младенцем под сиденье и покинула депо. В пять с минутами пан Шешко проверил, на месте ли коробка, снял вагон с тормоза и повернул рычаг, отправив свой трамвай на линию, прочь из гетто, на первую остановку в арийской Варшаве, куда его вагон всегда приходил совершенно пустым.
Ирена первой вбежала в трамвай и уселась на сиденье, под которым лежала «посылка». Она никак не могла избавиться от ощущения, что все остальные пассажиры не сводили с нее глаз. Наверно, они заметили, что у нее в руках не было никакого пакета.
Ирена почувствовала, как задергался ящик под сиденьем, и даже вроде бы услышала жалобный писк испуганного ребенка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});