Однако то, что Найджел пытался сказать, вовсе не было словами благодарности. Как ни трудно было ему произнести, что он хотел, он должен был это сделать.
– Ваше величество, – пролепетал он, – я не смею идти против вашей королевской воли...
Мрачная ярость Плантагенетов исказила прекрасное лицо короля, взгляд его бешеных глубоко посаженных глаз помрачнел.
– Клянусь Господом! Никому еще не удавалось пойти против моей воли и остаться невредимым. Ну-с, юный сэр, что означают столь непривычные для нас слова? Берегитесь: то, что вы осмелились сказать, – не пустяк!
– Ваше величество, – продолжал Найджел, – во всем, где я свободен делать выбор, – я ваш преданнейший подданный, но есть вещи, которые нельзя делать.
– Как! – вскричал король. – Вопреки моей воле?
– Да, ваше величество, вопреки вашей воле, – ответил Найджел и сел на постели, бледный, со сверкающими глазами.
– Клянусь Пресвятой Девой, – загремел король, – дело принимает скверный оборот. Вас слишком долго держали дома. Застоявшаяся лошадь обязательно взбрыкнет. Ненатасканный сокол проловится. Займитесь этим, Чандос. Объезжать его придется вам, и я уверен, что вы его укротите. А чего все-таки Эдуарду Английскому нельзя делать, юный Лоринг?
Найджел посмотрел прямо на короля. Взгляд его был столь же непреклонен, как и у монарха.
– Нельзя казнить Рыжего Хорька.
– Pardieu! Это еще почему?
– Потому, что вы не можете распоряжаться его жизнью и смертью, ваше величество. Он принадлежит не вам, а мне. Потому что я обещал сохранить ему жизнь, и даже вы, король, не должны вынуждать человека благородной крови нарушить данное слово и обесчестить себя.
Чандос положил руку Найджелу на плечо, успокаивая его.
– Простите его, ваше величество, он еще очень слаб после ран, – сказал он. – Мы, верно, пробыли здесь слишком долго, ведь врач прописал ему полный покой.
Однако умиротворить разгневанного короля было не так-то просто.
– Я не потерплю, чтобы со мной так говорили, – ответил он раздраженно. – Это ваш оруженосец, сэр Джон. Что же вы стоите, слушаете его дерзкие речи и ничего не делаете, чтобы его урезонить? Так-то вы управляетесь со своими домочадцами? Почему вы не объяснили ему, что всякое обещание должно подтверждаться согласием короля, что только король волен распоряжаться жизнью и смертью? Если он болен, то вы-то здоровы? Почему вы молчите?
– Мой повелитель, – спокойно и серьезно отвечал Чандос, – я верой и правдой служил вам много лет и пролил слишком много крови от ран, чтобы слова мои можно истолковать в дурную сторону. Но я не мог бы считать себя человеком искренним, если бы не сказал вам, что мой оруженосец Найджел, хоть и говорил резче, чем приличествует его положению, тем не менее прав, а вы не правы. Подумайте, государь...
– Довольно! – вскричал король, разгневанный пуще прежнего. – Каков хозяин, таков и слуга. Мне сразу надо было понять, почему этот дерзкий оруженосец осмеливается перечить своему венценосному повелителю. Он отдает то, что получил. Джон, Джон, вы слишком много себе позволяете. Только вот что я вам скажу и вам тоже, юноша, и да поможет мне Господь: еще до захода солнца Рыжий Хорек, в острастку всем шпионам и предателям, будет висеть на самой высокой башне Кале, чтобы каждое судно в Проливе и каждый человек в округе видели, как он болтается на веревке, и поняли бы, как тяжела рука короля Англии. Запомните это, чтобы самим не почувствовать ее тяжесть.
И, метнув в их сторону взгляд разъяренного льва, он вышел из комнаты и громко хлопнул за собой обитой железом дверью.
Чандос и Найджел горестно взглянули друг на друга. Потом рыцарь осторожно похлопал своего оруженосца по забинтованной голове.
– Вы держались молодцом, Найджел. О лучшем я не мог и мечтать. Не бойтесь, все будет хорошо.
– Мой добрый, благородный лорд, – воскликнул Найджел, – у меня так тяжело на сердце: ведь я не мог поступить иначе, а теперь навлек на вас немилость короля!
– Ничего, тучи скоро рассеются. Если он все-таки казнит француза – что ж, вы сделали все, что в ваших силах, и душа ваша может успокоиться.
– Молю Господа, чтобы он успокоил ее в раю, – ответил Найджел, – потому что в тот час, когда имя мое будет обесчещено и мой пленник убит, я сорву с головы все повязки и покончу счеты с миром. Я не могу жить, если не могу сдержать слово.
– Не надо так, мой милый сын, ты принимаешь все слишком близко к сердцу, – печально произнес Чандос. – Если человек сделал все, что мог, ни о каком бесчестье не может быть и речи; к тому же король хоть и горяч, у него доброе сердце, и, возможно, если я еще раз поговорю с ним, он передумает. Вспомни, как он поклялся повесить шестерых здешних горожан, а потом их простил. Не унывай, милый сын, и еще до темна я вернусь к тебе с добрыми вестями.
Три часа, пока заходящее солнце поднимало тени в каморке все выше и выше на стену, Найджел лихорадочно метался по постели, прислушиваясь, не раздадутся ли шаги Эйлварда или Чандоса, несущих весть о судьбе пленника. Наконец дверь отворилась, и перед его взором предстал человек, которого он меньше всего ожидал увидеть, но которому обрадовался больше, чем кому-либо другому. Это был сам Рыжий Хорек, свободный и веселый.
Быстрым бесшумным шагом он пересек комнату и, опустившись на колени перед кроватью, прижался губами к бессильно свисающей руке.
– Вы спасли мне жизнь, благороднейший сэр! – воскликнул он. – Уже готова была виселица, болталась веревка, как вдруг добрый лорд Чандос сказал королю, что, если меня убьют, вы наложите на себя руки. «Проклятье! Опять этот тупоголовый оруженосец! – вскричал король. – Ради Бога, отдайте ему его пленника, и пусть делает с ним, что хочет, только больше мне не досаждает». И вот я пришел, славный сэр, спросить вас, что мне делать.
– Пожалуйста, сядьте вот тут, рядом со мной, и успокойтесь, – ответил Найджел. – Сейчас я скажу, что вам следует сделать. Ваши доспехи останутся у меня, на память о благосклонности судьбы, которая послала мне такого доблестного, благородного человека. Мы одного роста, так что я, несомненно, смогу их носить. А что до выкупа – пусть это будет тысяча крон.
– Что вы, что вы! Было бы обидно, если бы такого человека, как я, оценили меньше, чем в пять тысяч.
– Тысячи довольно, чтобы оплатить мои военные расходы. Кроме того, вы больше не станете шпионить и вообще причинять нам вред, пока не кончится перемирие.
– Клянусь.
– И наконец, вам придется совершить путешествие. У француза вытянулось лицо.
– Куда же вы прикажете мне отправиться? – спросил он. – Только Бога ради не в Святую землю.
– Нет, не туда. А в земли, которые святы только для меня. Вы снова поедете в Саутгемптон.