Перед ними выросла девушка в белой блузке с подносом, на котором лежали сигареты и шоколадки.
Не сводя глаз с Сашеньки, Беня купил пачку сигарет, предложил одну своей спутнице. Дал прикурить, потом прикурил сам. Они молча смотрели друг на друга; ее глаза сияли сквозь пелену сизого дыма, который она выпускала изо рта, а он продолжал кружиться рваными кольцами, как будто хотел быть к ней поближе.
Бене показалось, что Сашенька успокоилась, взяла себя в руки, но потом он заметил, как дрогнули ее губы, когда она сделала первую затяжку. Она на секунду прикрыла глаза, взмахнула, как веером, черными ресницами над этими маленькими островками морщинок. Ее густые темные волосы отливали каштановым, и Беня за всем ее самообладанием увидел, что она немного задыхается. Ему и самому не хватало воздуха. Казалось, что земля стала вращаться быстрее и угол наклона несколько изменился.
Вот-вот должно было начаться представление.
Софиты закружились и осветили фонтан посреди зала.
Барабанная дробь. Сегодня выступал не джаз-банд Утесова, а другая одесская группа — три трубача, саксофонист, два контрабасиста, — все в черных костюмах с белыми воротничками.
Беня заказал вино, водку и закуску: икру, сельдь, пельмени, — и вдруг вспомнил, что в кармане нет ни копейки.
— Я закажу, а ты расплатишься, — сказал он. — Я гол как сокол! Сашенька выпила грузинского вина, он наблюдал, как она его смакует, потом глотает и вздыхает — даже этот простой жест был ему дорог.
Наконец он пригласил ее на танец.
— Только один, — предупредила она.
Беня знал, что неплохо танцует фокстрот и танго, поэтому одним танцем они все же не ограничились.
Тело у него было поджарым и стройным, и он вращал ее, делая шаги, как будто парил в воздухе. Внезапно он понял, как быстротечно время. Стечение обстоятельств, которое дало им этот миг свободы, может больше никогда не повториться, он должен идти до конца.
Поэтому он прижал ее к себе, лишь по ее дыханию понимая, что она слегка опьянела.
Она тут же отстранилась и села за столик.
— Мне пора, — заявила она, когда он занял за столом свое место.
— Этой ночи в нашей жизни не существует, — прошептал он.
— Ничто из того, что случилось сегодня, никогда не могло случиться. Может, пойдем в номер?
— Ни за что!
— Ты представь только, как нам будет хорошо!
— Мы не сможем даже заказать его, — ответила она. — Спокойной ночи, Беня.
Она взяла свою сумочку.
— Подожди. — Он под столом схватил ее за руку и потом — пан или пропал — положил ее прямо себе на ширинку.
— Что, черт возьми, ты себе позволяешь? — возмутилась она, вырывая руку.
— Ничего, — ответил он. — Это ты что себе позволяешь? Посмотри, что ты со мною делаешь. Я страдаю.
— Я должна идти, немедленно. — Но она не двинулась с места: он видел по ее серым глазам, что его дерзкая выходка возымела свое действие. Она опьянела, но не от вина.
— Неужели у вас не забронирован здесь номер, Сашенька? У вашего журнала?
Сашенька вспыхнула.
— Номер 403 принадлежит Литфонду, «Советская женщина» и вправду может пользоваться им для своих иногородних авторов, но это уже чересчур…
— Там сейчас кто-нибудь живет?
В ее глазах вспыхнула холодная ярость, она поднялась.
— Ты, наверное, думаешь, что я какая-нибудь… bummekeh — гулящая! — Она осеклась, и он понял: Сашенька сама удивилась тому, что заговорила на идиш, пытаясь подобрать слово для распутной женщины, — отголосок детства.
— Совсем не bummekeh, — горячо запротестовал он, — а самая прекрасная bubeleh Москвы!
Она рассмеялась — никто никогда не назвал ее красоткой, куколкой, и Беня понял, что у них обоих на удивление прочные корни в старом мире еврейских местечек.
— Номер 403, — повторил он почти себе под нос.
— Прощайте, Беня. Я сама себе удивляюсь, но — повеселились и хватит. Пришлите вашу статью к следующему понедельнику. — Она повернулась и вышла из ресторана, за ней закрылись стеклянные вращающиеся двери.
12
Сашенька посмеялась собственной глупости. Она перепутала выход, но после такого «хлопанья дверями» не могла вернуться назад в ресторан. Сейчас она сидела на красных ступеньках, ведущих к служебным лифтам гостиницы, и курила одну из своих папирос «Герцеговина Флор». Ее присутствие в укромном местечке, в самом сердце гостиницы, оказалось очень кстати. Никто и предположить не может, что она здесь.
Не дав себе труда все как следует обдумать, она вошла в служебный лифт и поднялась на четвертый этаж. Как во сне, она пробиралась по сырым, пахнущим плесенью коридорам, где стоял затхлый запах хлорки, капусты и гнилых ковров, — и это в лучшей московской гостинице! Она растерялась. Надо идти домой.
Сашенька испугалась, что за конторкой администратора на четвертом этаже, как обычно, сидит пожилая дама (информатор НКВД), но потом поняла, что вошла с черного входа, поэтому и не встретила старую ведьму.
Подходя к номеру 403, она услышала позади шаги.
Это был Беня. Она открыла дверь своим ключом, который хранился у нее как у редактора журнала, и они почти ввалились в маленькую комнатку. Здесь было темно, свет лился лишь из окна — от огненно-красных электрических звезд на верхушке каждой из восьми главных башен Кремля. Они упали на кровать, которая провисала посередине, на несвежие простыни — позже Сашенька поняла, что это засохшая сперма и пролитые коньяк и шампанское, специфический коктейль, характерный для советских гостиниц. Она собиралась упираться, отчитать его за дерзость, выразить неудовольствие, но он обхватил ладонями ее лицо и стал так жарко целовать его, что одной искры хватило, чтобы она сгорела в пламени страсти.
Его руки сдернули платье с ее плеч, он зарылся лицом в ее шею, потом его рука скользнула ей между бедер.
Он сорвал с нее бюстгальтер, стал ласкать ее груди, блаженно выдохнув:
— И жилки голубые божественны.
И в это мгновение вся Сашенькина предыдущая неловкость из-за этой уродливой части собственного тела сменилась удовлетворением. Он облизывал их, жадно играл языком с сосками. Потом он исчез у нее под подолом платья.
Она оттолкнула его раз, другой. Но он был настойчив.
Она ударила его рукой по губам, довольно сильно, но он не обратил внимания.
— Нет-нет, не туда, ну же, нет, спасибо, нет…
Она изогнулась, смущенно прикрыла глаза.
— Ты прекрасна, — сказал он. Неужели это правда?
Да, он так и сказал. Он вошел в нее своим языком.
Никто никогда с ней такого не делал. Она дрожала, почти теряя над собою контроль.
— Восхитительно! — прошептал он.
Ей было настолько стыдно, что она закрыла лицо руками.
— Не надо!
— Посмотрим, сможешь ли ты притворяться, что ничего не происходит! — сказал он, зарывшись лицом в ее шею. Когда наконец она открыла глаза, то увидела его смеющееся лицо.
«Я завела любовника», — подумала она, сама себе не веря. Его непреодолимая сексуальность очаровала ее. Все происходило так, как в первый раз с мужем, ее единственным мужчиной, но потом все пошло совсем иначе. Честно говоря, подумалось ей, именно сегодня она по-настоящему утратила невинность с этим сатанински привлекательным еврейским клоуном, который был так не похож на всех знакомых ей мужчин-большевиков.
«Он сумасшедший, — подумала она, когда он снова занялся с ней любовью. — О боже, после двадцати лет жизни в роли самой благоразумной большевички Москвы этот дьявол сводит меня с ума!» Он еще раз пришел к кульминации.
— Смотри! — прошептал он, и она выполнила его просьбу.
Неужели это на самом деле она? Он снова был между ее ног, делал с нею невообразимые, но настолько приятные вещи: ласкал ее под коленками, внутреннюю сторону бедер, уши, спину. Поцелуи, его поцелуи были божественны.
Она потеряла счет времени, забыла, где находится, забыла приличия. Он заставил ее забыть, что она коммунистка, впервые за двадцать лет заставил забыть, кто она есть, — в конечном счете, она стала жить этим соблазнительным, непреодолимым настоящим.