С диким визгом я подрываюсь с постели.
Оглядываю комнату: с болью и разочарованием понимаю, что здесь царит беспорядок, хаос, сумбур. Ее хозяева провели бурную ночь. На столе недопитые напитки, остатки еды на тарелках. На полу разбросана одежда. В отчаянии от этой мысли я действую бездумно.
На рефлексах хватаю столовый нож со стола (пусть не слишком острый), тем не менее яростным тоном угрожаю:
— Не подходите!
На самом деле я готова к этому шагу. Все, что угодно сделаю, дабы избавиться от них. А затем понимаю, что это не поможет. Нужны более кардинальные меры.
Швыряю нож и в панике бросаюсь к двери.
Близнецы до конца не верят, что сделаю это, поэтому даже не реагируют на мои попытки открыть дверь.
А я, обезумевшая от горя, делаю этот возмутительный, постыдный шаг!
Наконец, раскрываю дверь и выбегаю наружу.
В залитый светом коридор отеля, в данный момент наполненного гостями.
Самый разгар дня.
Людей, по неудачному стечению обстоятельств, тьма. И все реагируют на появление обнаженной девушки.
Сперва взглядом встречаюсь с женщиной в годах, вышедшей из соседнего номера. Увидев меня, она громко охает, прикрыв рот рукой.
— Возмутительно! Какой стыд и срам! — во весь голос кричит она, привлекая внимание остальных.
Группа женщин, только что прошедшая мимо, оборачивается на возглас и с любопытством взирает.
Обнаженными ягодицами я тоже чувствую внимание позади себя — с другой половины коридора. Оттуда парни одобрительно свистят, приглашая посетить их номер.
Другая старушка укоризненно покачивает головой.
А я даже не испытываю стыда, каких-то переживаний, потому что дошла до своего предела и если позволю себе хоть что-то почувствовать, то плотина треснет и все эмоции вырвутся наружу и тогда начнётся неконтролируемая истерика, а я должна еще выбраться.
Коридор наполняется невообразимым шумом, когда дверь позади меня открывается и оттуда выглядывает Девин:
— Любимая, не пугай народ, возвращайся обратно!
Никогда. Никогда.
В страхе, что сейчас схватит и вернет обратно, я срываюсь с места и бегу, сама не пойму куда. Прямо по коридору.
Повсюду слышу голоса, насмешки.
«Бесстыжая!»
Я бы еще долго бежала, может быть и на улицу выбежала, а там бы схватил охранник и отправил в тюрьму, но по счастливой случайности в конце коридора на пути встречаю уборщицу лет сорока с тележкой, в которой хранится рабочий инвентарь.
Дороги нет. Не обойти.
Между нами происходит обмен взглядами.
Что-то поняв по моему лицу, женщина хватает за руку и втягивает в открытый номер, в котором производит уборку.
Таким образом, скрывая от разгневанной толпы.
Как только захожу внутрь и на секунду чувствую себя в относительной безопасности, внутренний зажим отпускает и эмоции вырываются.
Первой — начинается продолжительная рвота. Еле успеваю добежать до туалета.
После нее начинается страшная истерика. Я заливаюсь слезами, кричу и вою, ползаю по холодной плитке чьей-то ванной комнаты и бью кулаками по ней, по себе. Не чувствуя боли, бью и бью. Снова и снова.
Женщина — уборщица пытается убрать мои руки, чтобы не навредила себе, но не получается — я безумна.
Постоянно повторяю:
— Нет. Нет. Нет. Нет! Судьба не может быть настолько жестокой!?
Однако… оказывается судьба может быть настолько жестокой…
Истерика тоже вскоре заканчивается, оставив после себя звенящую пустоту, и как следствие, полное опустошение.
Никаких бурных эмоций, ничего не чувствую, лишь в груди что-то очень сильно ноет. Вероятно, именно там находится душа, жестоко истерзанная и истекающая кровавыми слезами.
— Вставай, хватит лежать на холодном полу, придатки отморозишь!
А оказывается я не одна. Та добрая женщина — уборщица по-прежнему находится со мной в уборной комнате, сейчас — приводит меня в чувства, дёргает за руки, старается поднять на ноги, а я тут же мешком шлепаюсь обратно, потому что не в силах контролировать тело и мысли. Любые попытки вернуть трезвый разум или же пошевелиться обречены на провал.
Добрая женщина ругается, гневно бурчит, не разбираю, что именно. Тем не менее несмотря на неудачи, не сдаётся и вскоре это дает плоды.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Через некоторое время обнаруживаю, что, сидя на туалете, дрожу от озноба, а меня, как в далёком счастливом детстве одевают. Штаны, кофту, валенки. Во время этого слышу яростные нравоучения:
— О, молодёжь! О, нравы! Стыдоба какая, угораздило же вляпаться! Мало маменька тебя в детстве по жопе ремнем хлестала, может мозгов бы прибавилось!
В следующий миг, когда вновь возвращаюсь в сознание, а не захлебываюсь в болоте отчаяния, вижу, что автоматически двигаюсь по заснеженной улице в направлении дома, руководствуясь настройками личного внутреннего навигатора. На мне чужая безразмерная одежда, которая висит тряпкой, неизвестно, чьи это вещи и кого благодарить.
Догадываюсь лишь о том, что нарядила меня та женщина.
Тридцать минут или сорок, пролетает какой-то неопределенный промежуток времени, в течение которого нет эмоций, нет внутри жизни. Небо сегодня солидарно со мной в настроении, такое же мрачное, гнетущее, наполненное тяжелыми свинцовыми тучами, которые давят на бренный мир.
И вот вижу дом, слегка приоткрытое окно. А у меня даже нет мало мальской надежды скрыть от матери ужасные события. Она должно быть давно обзвонила все полицейские участки, морги и больницы.
Однако на всякий случай залезаю в окно своей комнаты по дереву, также, как и выбиралась, после чего наглухо закрываю створки.
Оглядываю знакомое помещение и понимаю, что целая жизнь прошла за эту ночь. Все выглядит по-иному, через призму новой Саши. Все серое, блеклое, такое же, как глупая Саша-деревня.
У меня не хватает времени, даже для того, чтобы банально перевести дыхание, как доносится стук в комнату:
— Дорогая, что-то слишком долго спишь. Случаем не заболела?
— Я иду в душ, скоро буду, — невнятно бормочу, с абсолютным равнодушием отмечая, что мать не засекла за ночным побегом. И даже не знаю теперь: имеет ли это для меня хоть какое-то значение.
— Точно не заболела? У тебя охрип голос!
— Это со сна…
Далее мама рассказывает о своих планах сходить в продуктовый магазин, чтобы закупиться на неделю, еще что-то нудно бормочет.
Вынуждена слушать, даже изобразить интерес к ее делам. С трудом дожидаюсь того момента, когда мама уходит от двери, так и не зайдя в мою комнату, после чего немедленно иду в душ, чтобы мочалкой и гелем смыть с себя грязные прикосновения братьев. Особенно тяжело дается мытье груди.
Чувствую тело противным, оскверненным.
И снова, здравствуй, бурная истерика, теперь уже без криков и битья предметов, а просто со жгучими слезами, выпускающими боль из моего грязного тела. Однако на этот раз настолько отвратно, что не получается остановить их.
Слезы льются и льются.
Уже голова зверски пульсирует, а опухшие веки с трудом раскрываются.
Сама понимаю, что надо остановиться, в противном случае станет физически хуже. Приходится перерыть всю кухню в поисках успокоительного лекарства. На протяжении всего поиска, не переставая все равно тихонечко плачу, даже не ощущая этого.
Когда нахожу необходимое, сразу выпиваю большую дозу успокоительного и тогда через некоторое время слезы наконец-то прекращаются.
После этого ложусь в кровать, со страхом закрываю глаза и начинаю вспоминать. Это простое действие дается с огромным трудом и при этом награждает новым коротким болезненным ударом в истерзанную душу…
Невыносимо больно.
Медленно небольшими шажками я пробираюсь сквозь дурман, царящий в голове, парю в нем, отсекая самые болезненные моменты и прокладывая цепочку к самому началу.
Последнее, что вспоминаю, побег из окна…
И где телефон, остался ли в отеле или потеряла?
Господииии, что же произошло на самом деле и как оказалась в грязных лапах близнецов?