Читать интересную книгу Пан Володыёвский - Генрик Сенкевич

Пан Богуш почесал в затылке.

— Ну так что?

— А то, что они сами не знают, как быть.

— Неужто останутся у султана?

— Нет.

— Ба! Кто ж им прикажет возвращаться в Речь Посполитую?

— Я!

— Это как же?

— Я — сын Тугай-бея!

— Азья, милый друг! — сказал, помолчав, Богуш. — Не спорю, они могут тебя любить за то, что в твоих жилах славная Тугай-беева кровь течет, хоть они — наши татары, а Тугай-бей был нашим врагом. Это мне понятно: и у нас среди шляхты кое-кто не без гордости рассказывает, что Хмельницкий был шляхтич, притом не казацкого, а нашего, мазурского, рода… Великий был шельма, второго такого в аду не сыщешь, но воин превосходный, вот они и рады его своим считать. Такова уж человеческая натура! Однако чтоб твоя кровь давала тебе право всеми татарами командовать… нет, не вижу оснований.

Азья несколько времени сидел молча, а потом, упершись руками в колени, промолвил:

— Хорошо, пан подстолий, я скажу, почему Крычинский и другие меня слушают. Во-первых, это все простые татары, а я — князь, но еще они силу во мне чувствуют и мудрость… Вот! Ни вам, ни пану гетману того не понять…

— Какую еще силу, какую мудрость?

— Я того сказати не умiю, — ответил Азья. — Почему я к таким делам готов, за какие никто другой не посмеет взяться? Почему я о том подумал, о чем другие не задумываются?

— Что за чепуха! Ну, и о чем же ты подумал?

— О том подумал, что, дай мне пан гетман волю и право, я б не только этих ротмистров воротил, но и половину орды под его начало привел. Мало разве пустует земель на Украине и в Диком Поле? Пусть только гетман объявит, что всякий татарин, который придет в Речь Посполитую, получит шляхетство, не будет преследуем за свою веру и в собственных хоругвях сможет служить, что будет у татар свой гетман, как у казаков, — голову даю, на Украине вскоре свободного клочка земли не останется. Липеки придут и черемисы, из Добруджи придут и Белгорода, из Крыма — и стада пригонят, и жен с детьми на арбах привезут. Напрасно качаете головой, ваша милость, — придут! Как пришли в былые времена те, что потом веками верно служили Речи Посполитой. В Крыму, да и везде, их хан и мурзы утесняют, а здесь они шляхтою станут, сабли прицепят, собственный гетман будет их в походы водить. Клянусь, придут — они там от голода умрут. А когда по улусам слух полетит, что я от имени пана гетмана их зову, что Тугай-беев сын их зовет, — тысячами повалят.

Богуш схватился за голову:

— О господи, Азья! Откуда у тебя такие мысли? Что тогда будет?!

— Будет на Украине татарский народ, как сейчас казацкий! Казакам вы позволили гетмана иметь — почему бы и нам не позволить? Твоя милость спрашивает, что будет? Второго Хмельницкого не будет, потому что мы тотчас казакам наступим на глотку; бунтов крестьянских не будет, резни, погромов; и Дорошенко головы не посмеет поднять: пусть только попробует, я первый его на аркане гетману под ноги приволоку. А вздумает турецкая рать на нас пойти, мы и султана побьем; хан затеет набег — и хана. Не так разве поступали в прежние времена липеки и черемисы, хотя оставались верными Магомету? Отчего нам поступать иначе, нам, татарам Речи Посполитой; нам, шляхте!.. А теперь посчитайте, ваша милость: на Украине спокойно, казаки в крепкой узде, от турка — заслон, войска на несколько десятков тысяч больше… Вот о чем я подумал! Вот что мне в голову пришло, вот почему меня Крычинский, Адурович, Моравский, Творовский слушают, вот почему, когда я кликну клич, половина Крыма ринется в эти степи!

Пан Богуш речами Азьи был так поражен и подавлен, как если бы стены комнаты, в которой они сидели, внезапно раздвинулись и глазам представились новые, неведомые края.

Долгое время он слова не мог вымолвить и только глядел на молодого татарина, а тот расхаживал большими шагами по горнице и наконец произнес:

— Без меня такому не бывать: я сын Тугай-бея, а от Днепра до Дуная нет среди татар имени громче. — И, помолчав минуту, добавил: — Что мне Крычинский, Творовский и прочие! Не о них речь и не о нескольких тысячах липеков и черемисов, а обо всей Речи Посполитой. Говорят, весной начнется большая война с могучей султанской ратью, но вы только дайте мне волю: я такого варева с татарами наварю — сам султан обожжется.

— Господи! Да кто ты, Азья?

Тот поднял голову:

— Будущий татарский гетман!

Отблеск огня, упавший в эту минуту на говорившего, осветил его лицо — жестокое, но прекрасное, и Богушу почудилось, перед ним стоит иной человек, — такую величественность и гордость излучал весь облик молодого татарина. И почувствовал пан Богуш, что Азья говорит правду. Если б подобный гетманский призыв был обнародован, липеки и черемисы несомненно бы все возвратились, да и многие из диких татар потянулись бы за ними. Старый шляхтич превосходно знал Крым, где дважды побывал невольником и куда потом, будучи выкуплен, ездил посланником гетмана; ему знаком был бахчисарайский двор, известны нравы ордынцев, стоящих в степях между Доном и Добруджей; он знал, что зимой множество улусов вымирает от голода, знал, что мурзам надоело сносить деспотизм и лихоимство ханских баскаков, что в самом Крыму часто вспыхивают смуты, — и ему сразу стало ясно: плодородные земли и шляхетские привилегии не могут не прельстить тех, кому в нынешних обиталищах плохо, тесно или неспокойно.

И прельстят тем скорее, если призовет их Тугай-беев сын. Он один может это сделать — никто больше. Он, овеянный славой своего отца, может взбунтовать улусы, настроить одну половину Крыма против другой, подчинить себе дикие белгородские орды и подорвать мощь хана; мало того — мощь самого султана!

Гетман вправе считать Тугай-беева сына посланцем самого провидения — другой такой случай вряд ли еще представится.

Пан Богуш совсем другими глазами стал смотреть на Азью и все сильней изумлялся, как подобные мысли могли созреть в голове молодого татарина? Даже чело пана подстолия оросилось потом — так потряс его размах задуманного. Но в душе осталось еще множество сомнений, и потому, помолчав с минуту, он спросил:

— А ты понимаешь, что это приведет к войне с турками?

— Войны так и так не избежать! Зачем, думаете, приказано ордам идти в Адрианополь? Скорей уж войны не будет, когда в султановых владениях подымется смута, но даже ежели придется воевать, половина орды на нашу сторону станет.

«На каждое слово у шельмы ответ готов!» — подумал Богуш, а вслух сказал:

— Голова кругом идет! Пойми, Азья, в любом случае это дело непростое. Что скажет король, канцлер? А сословия?[47] А вся шляхта, в большинстве своем к гетману не расположенная?

— Мне нужно только письменное разрешение гетмана; когда мы здесь осядем, пусть попробуют нас выгнать! Кто гнать будет и чем? Вы бы рады запорожцев из Сечи выкурить, да руки коротки.

— Пан гетман испугается ответственности.

— За пана гетмана пятьдесят тысяч ордынских сабель подымется, а еще у него свое войско есть.

— А казаки? О казаках забыл? Эти тотчас всколыхнутся.

— На то мы и нужны, чтобы над казацкой шеей меч висел. В чем сила Дороша? В татарах! Будет моя над татарами власть — Дорош к гетману с повинной придет.

При этих словах Азья протянул вперед руки и растопырил пальцы наподобие орлиных когтей, а потом схватился за эфес сабли.

— Покажем мы казакам их права! В холопов обратим, а сами на Украине хозяйствовать станем. Слышь, пан Богуш, вы думали, я маленький человек, а я не такой уж и маленький, как Нововейскому, здешнему коменданту, офицерью и вам, пан Богуш, казалось! Да я над этим дни и ночи думал, исхудал аж, с лица спал, — гляди, ваша милость! — почернел весь. Но что обмыслил, то обмыслил как следует, потому и сказал, что при мне сила и мудрость. Сам видишь: это великое дело; езжай-ка, сударь, к гетману, да поскорее! Все ему доложи, пускай письменное согласие даст, а на сословия мне плевать. Гетман вам всем не чета, он поймет, что у меня и сила, и мудрость! Скажешь ему, что я Тугай-беев сын, что один лишь я могу это сделать; объясни все — пусть соглашается. Только ради бога побыстрей — пока не поздно, пока в степях снег лежит, пока весна не пришла, потому как весной война будет! Езжай немедля и тотчас возвращайся: мне как можно скорей надо знать, что делать.

Богуш даже не заметил, что Азья заговорил в повелительном тоне, словно уже стал гетманом и отдает распоряжение своему офицеру.

— Как думаешь, сударь, согласится пан гетман?

— Возможно, он прикажет к нему явиться, ты в Рашков пока не уезжай, отсюда быстрей до Яворова доберешься. Согласится ли он, не знаю, но особое внимание, конечно, обратит, так как ты серьезные доводы приводишь. Богом клянусь, не ждал я от тебя такого, но теперь вижу, ты человек необыкновенный, господь тебя для великих дел сотворил. Ах, Азья, Азья! И всего-то ты наместник в татарской хоругви, а какие помыслы выносил в уме — подумать страшно. Я теперь уже не удивлюсь, коли увижу на твоей шапке перо цапли, а в руке — бунчук… И что такие мысли тебя по ночам, как ты говоришь, терзали, верю… Послезавтра же и отправлюсь, только отдохну малость, а сейчас пойду, поздно уже, и в голове у меня точно мельничные жернова ворочаются. Дай тебе бог, Азья… В висках стучит, словно с похмелья… Помоги тебе бог, Азья, Тугай-беев сын!