Читать интересную книгу Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство - Александр Козенко

После возвращения в Лондон он участвовал в репетициях и читал лекцию в Обществе театралов в Галифаксе и театралов Хауддерсфилда. Он репетировал «Маленькую мечту» в театре Кингзуэй и «Простака» в Ливерпуле.

В Лондоне Голсуорси председательствовал в клубе Театралов и репетировал «Старшего сына». Он пишет статью о скотобойнях и недопустимости жестокой резни животных. Голсуорси получил предложение обследовать ситуацию на бойнях, к чему отнесся очень серьезно и что сильно повлияло на его эмоциональное состояние. Он ратовал за более гуманное отношение к животным. Однако это не привело ни к какому результату.

Одновременно с работой над «Темным цветком» Голсуорси составлял сборник очерков и эссе, посвященных проблемам экологии и философии. Наиболее важное значение имел очерк «Туманные мысли об искусстве». В нем, в частности, выражались представления писателя о целях и задачах искусства:

«Но изредка на тех же деревьях на фоне того же неба мне видится весь жар и страстность, какую Тициан вложил в свои языческие картины. Я прозреваю таинственный смысл, таинственную связь между этим небом, этими соснами с их узловатыми красными стволами и жизнью, какой я ее знаю…

Мне представляется, что историки, оглядываясь на нас из далекого будущего, назовут наш век Третьим возрождением… теперь ортодоксальная религия, оплодотворенная Наукой, порождает новую, более глубокую концепцию жизни – стремление к совершенству не в надежде на награду, не из страха наказания, а ради самого совершенства. Медленно у нас под ногами, ниже уровня нашего сознания складывается эта философия, а ведь именно в периоды новых философий и должно процветать искусство, которое по самой сути своей всегда есть открытие нового.

Новая философия – полнокровное искусство! Разве признаки его не налицо? В музыке, скульптуре, живописи, в прозе и в драматургии…

А как она возникла, эта медленно набирающая силу вера в совершенство ради совершенства? Наверное, так: в один прекрасный день западный мир проснулся и обнаружил, что он уже не верит единодушно и безоговорочно в загробную жизнь индивидуального сознания. Он почувствовал: я могу сказать только “может быть”: может быть, смерть – это конец человека, а может быть, смерть – ничто. Стоило ему усомниться, и он стал себя спрашивать: “А хочу ли я жить дальше?”. И, обнаружив, что хочет этого ничуть не меньше, чем раньше, он задал себе вопрос: а почему это так? Постепенно он понял, что в нем живет страстное желание совершенствоваться – в этой ли жизни или в загробной, если она существует; совершенствоваться, потому что совершенство – желанная цель, высокий вожделенный идеал, мечта, заключенная во вселенной, главный двигатель всего сущего. И он стал понимать, что в космическом плане это совершенство не что иное, как совершенный покой и гармония, а в плане человеческих отношений не что иное, как совершенная любовь и справедливость».

Этот сборник под названием «Гостиница успокоения» был опубликован в издательстве «Хайнеманна» в октябре 1912 г.

Голсуорси не прекращает работу над пьесами. В конце ноября он посещает Оксфорд, где присутствует на репетиции новой постановки «Простака». В это же время в Кингсуэй-тиэтр состоялась премьера «Старшего сына».

5 декабря Голсуорси читал лекции в Бристоле. 20 декабря чета Голсуорси отправилась в Париж, чтобы встретить Рождество в «Мезон-Гарнье». Они были на балу у художников. На следующий вечер они ужинали с Арнольдом Беннетом и его супругой. Из Парижа Голсуорси отправились на юго-запад Франции в Мулье близ Арешона.

Джон писал в своем дневнике: «Из окон нашей маленькой гостиной открывался типично японский пейзаж: крошечные приземистые сосны с разветвленными корнями в песчаной почве, позади них голубая вода, кроншнепы, летающие стаями, похожими на иероглифы. Огромный лес, протянувшийся по всему побережью, был чудесным местом для верховых прогулок; на наших маленьких лошадках Буяне и Юпитере мы проехали много миль песчаными тропами между деревьями. Но самым привлекательным для нас было общество наших друзей – супругов Шеврийон, живших на вилле в Арешоне, с которыми мы вместе питались и много разговаривали. В гостинице мы общались с очень приятным семейством хозяина гостиницы Фурнье, с месье и мадам Ролан-Пусслен, а также с мадам Верд де Лиль, обладавшей очень мелодичным голосом. Неподалеку от нас находилась вилла д’Аннунцио, но, хотя мы часто видели, как он катается на велосипеде в сопровождении своих борзых, мы избегали знакомства с ним».

Племянница Андре Шеврийона переводила на французский язык роман Голсуорси «Собственник». Джон с Адой вспоминали, как Шеврийоны приготовили для них обед Сомса из «Собственника».

Через 10 недель они вернулись в Париж и, пробыв там несколько дней, отправились в Англию.

В Лондоне они занялись переездом в свой новый дом на Адельфи-террас 1а, который они приобрели осенью прошлого года. Им тяжело было оставаться в доме на Аддисон-роуд, связанном с неприятными воспоминаниями. В своем дневнике Джон писал: «Грустно уезжать из нашего милого старого дома. Каждый раз, когда бывает время подумать об этом, охватывает тоска; но после смерти Криса дом лишился своей души…».

Джон, прибыв в Америку и включившись в работу и путешествуя по стране, сумел частично преодолеть свою апатию.

Но он замкнулся. Жизнь потеряла для него тот интерес, который только и возможен при наполнении ее живыми чувствами и эмоциями. Он продолжал жить и работать, но эмоциональная сфера его жизни переместилась в его романы. Он жил чувствами своих героев.

Голсуорси задумывался над проблемами жизни и смерти. В «Воспоминании», посвященном их любимой собаке Крису, он рассуждает о смысле жизни, который потерян для них с Адой. «Я пытаюсь написать “Воспоминание” о нашем любимом Крисе. По мере его создания оно значительно перерастает тему и уносит частичку меня самого и Ады. Мне хочется вложить в него что-то большое», – объясняет он Маргарет Моррис. «Если бессмертна душа человека, бессмертна и душа собаки. Если после смерти мы помним, кем были раньше, помнят и они. По-моему, ни один человек, жаждущий истины, не может с легкостью сказать, что ждет после смерти собак и людей – исчезнет их сознание или нет. Одно несомненно: мучиться над разрешением этой вечной загадки – ребячество. Что бы нас ни ожидало, это то, что и должно быть, единственно возможное».

В той же тональности написано письмо Дороти Истон от 16 августа 1912 г. «Я считаю, что смерть кажется ужасной тем, кто остался в живых. Я все более склоняюсь к мысли, что размышлять о смерти и о том, что следует за ней, думать об этом с беспокойством или даже с любопытством – по-детски наивно. Мы ведь не ожидаем (или, по крайней мере, не должны ожидать) со страхом и волнением то, что готовит нам завтрашний день. Но ведь смерть – это то же “завтра”? И это особое “завтра” является лишь одним из звеньев в цепи непрерывности, звено, столь же очевидное и необходимое, как восход солнца и день, который он открывает. Угаснет ли при этом наше сознание или продолжает жить – все происходит так, как должно быть; или же, как мы оба подозреваем, это не будет похоже ни на жизнь, ни на смерть в том виде, в каком мы привыкли их понимать». Эти мысли Голсуорси были далеко не случайны. Джон продолжал чувствовать себя несчастным. Об этом можно судить по письмам, которые он писал Маргарет. Это самые интимные письма из всех, которые он когда-либо писал, полные надежд и дурных предчувствий, надежд на то, что Маргарет сможет принять участие в пьесах, над которыми он работал или собирался работать. С борта «Кампании» он жаловался на «ужасное однообразие, особенно невыносимое, когда мысли и так не очень веселые», и что «невозможно ничем заниматься – только предаваться грустным размышлениям». Именно Маргарет он живописал, какое впечатление произвели на него Америка и американцы. «Это (Нью-Йорк) очень странное место, и люди здесь очень странные. На улицах встречаешь толстых, неуклюжих, каких-то недоразвитых мужчин на слабых ногах со ступнями широкими и плоскими и расставленными под таким странным углом, что, кажется, эти люди не способны бегать. Мне нравится, когда ноги принадлежат живому существу, которое умеет ими управлять. Женщины в целом выглядят более живыми, чем мужчины». «Люди… стремятся к стандартам и слишком торопятся внедрить их. Все в Америке захватывается и проглатывается, прежде чем кто-либо поймет, из чего это седлано и для чего предназначено; результатом является несварение желудка». Он также делится с ней своими идеями и взглядами:

«Религия кажется мне таким обманом. У меня есть собственные прекрасные теории мироздания, частью которого являюсь я сам. Я постоянно ощущаю, какой необычайно сильной является просто эгоистичная жажда жизни – настолько, что почти каждый из нас считает, что все, что находится вне его, не имеет никакого значения. Я помню, что мальчиком у меня часто появлялось чувство, что, если человек умирает, вместе с ним должен умереть и исчезнуть весь мир – что все существует ради одного человека».