— Разве это возможно? — сказал Борденков. — Быть женатым, иметь детей… может быть, лет тридцать, до седых волос, заниматься чем угодно… и после этого полюбить по-настоящему, первый раз в жизни.
— Возможно! — убежденно сказала Христина.
— Вы это как, точно знаете?
Она смутилась, она ничего еще не знала.
Незаметно перешли от чтения к разговорам о жизни. Христина рассказала про свою жизнь. Маленькая, ничем не замечательная жизнь. Отец служил в посылочном отделении на почте, получил чахотку и рано умер. Тогда Христине было четырнадцать лет. Мать поступила на место отца. Жили трудно, тосковали по солнцу, по ветру, по дальним странам, проклинали почту, завидовали железнодорожникам, водникам, агрономам. Мать была в постоянной тревоге, что почта загубит и Христину, через отца наградит чахоткой, и приучала думать, что самая здоровая жизнь у агрономов. Христина стала агрономом.
Выросла она кубышкой, с ямочками на щеках и подбородке, а мать все не переставала тревожиться за нее.
Накануне приезда в Игарку Борденков опять пришел к Христине, она опять раскрыла Чехова.
Он взял и закрыл книжку.
— Скажите, что у вас в корзинах?
— Ну вот. — Она засмеялась. — Я сказала: узнаете в Игарке.
— Мне надо до Игарки.
— И совсем не надо. Покажу там, где захочу; не захочу — совсем не покажу!
— Я должен знать. — Борденков зашагал по каюте нахмуренный и раздраженный, будто давным-давно развязывал узел, ноют от этого и пальцы и зубы, и все-таки не мог развязать.
— Вы — странный, больной человек. Во всякой мелочи вам грезится… Успокойтесь, бомб я не везу! — Она отвернулась от него. — Не мешайте мне сделать приятное… Вам же, вам. Маленький сюрприз для друзей. И только…
У нее было такое ясное и спокойное лицо, что Борденкову стало неловко.
Прибыли в Игарку. Человеческий поток долго катился с парохода на берег и, наконец, иссяк. Сошел Коровин, за ним унесли его библиотеку, начали освобождать трюм, по сходням загремели бочки, понесли мешки, над пароходом поднялось мучное облако. А Христина все сидела в каюте, ей не прислали грузчиков. Она решила, что Борденков либо забыл про нее, либо не хочет принимать на берег.
«И не надо, уеду обратно». Она задернула окно шторой.
Наконец постучали в дверь. Пришел Борденков.
— Насилу вырвался… Пошли!
— А где грузчики? Вам я не позволю выносить! — Девушка заслонила корзинки.
— Грузчики заняты.
— А вы на моем багаже оттянули руки. Помните?
— Счеты потом, сейчас некогда. — Борденков надел рюкзак и подхватил корзинки. Он бежал по лестницам, по трапу, прыгал через тюки и бочонки. Христина гналась за ним. Она видела, что самая большая корзинка, неумело завязанная матерью, вываливается из веревочных пут. Хотела крикнуть: «Остановитесь!», но не успела, корзина вывернулась, и по щебенчатому берегу, отражая солнце, покатились светло-коричневые головки лука.
Христина ахнула: семнадцать дней хранила она свою тайну, и вот она открылась так неинтересно и глупо.
Луком Христину нагрузила мать. Сама Христина сначала отказалась взять его: «Пускай север, цинга, а все равно не к лицу агроному запасаться луком, капустой…»
А познакомившись ближе с Борденковым и Коровиным, она рассудила по-другому: «В Игарке когда-то еще вырастим, при самой большой удаче не раньше осени. И вдруг, не дожидаясь этого, захочется кому-нибудь лучку, вдруг заболеет кто-нибудь. А у самих ничего и нет, чертежи да книги. Вот тут и приду я: „Пожалуйте, скажу, ко мне на лук!“ Так и скажу: „Пожалуйте на лук!“ Где ходят на чай, на пирог, а мы будем по-своему, по-игарски, — „на лук“».
— Лук, лук! — выкрикнул кто-то глухо, как беззубый.
Лук начали подбирать, расхватывать, он захрустел на зубах. Борденков поднял руку:
— Нельзя! Давайте обратно.
— Нельзя?.. Почему нельзя? Чей он такой, недотрога? — спросил цинготный человек с опухшими губами.
— Агрономов… на посадку.
— А может, он для себя привез? Не видывал я, чтобы сажали такой крупный. — Цинготный начал оглядываться. — Где агроном, кто? Покажите агронома! Может, он уступит, уделит маленько.
В разговор встряли Чухломин Сашка и Авдоня.
— Выдумал тоже — себе. Зачем агроному волочить лук? Он возьмет и вырастит, сколь ему угодно.
— Вырастить не просто. Вакуров много вырастил? С готовеньким спокойней.
— Для себя?.. Не поверю, чтоб агроном ел потихоньку, сам обеспечился, а всех на произвол кинул. У меня вот артель серая, вятская, а кусочек чтоб утаил кто… немысленно. — Авдоня повернулся к Сашке Чухломину: — У вас, у грузчиков, мысленно такое?
— Такому камень на шею, как собаке, и в Енисей.
— Вот. — Авдоня ткнул цинготного в грудь. — А ты… агроном себе…
Борденков, Сашка Чухломин и Авдоня собирали лук. Цинготный опять начал спрашивать — кто, где агроном.
— Покажите агронома! — кричал он, уже убежденный, что лук привезен на посадку и осенью будет его вволю. — Я хочу сказать спасибо агроному.
Христина пятилась от него в толпу.
— Там агроном, ушел. — Борденков показал на гору, куда поднимались прибывшие.
Лук собрали. Авдоня начал перевязывать корзину.
— Покрепче, покрепче! — говорил Борденков, стоя рядом с Христиной. — Как это неловко получилось… В реку ведь мог просыпаться Готово? Теперь, Авдоня, переправь Христину Афанасьевну на остров. — Приподнял кепку. — Счастливого пути! Вечерком я забегу проведать.
Христина попрощалась с ним виноватой, торопливой улыбкой.
Когда она приехала на остров, Вакурова там не оказалось, он уехал на баржу-скотницу принимать коров, а все прочие работали на полях, на раскорчевке, и Авдоня провел Христину на метеостанцию к Коневу.
— Ты, винт, все тут знаешь, — сказал Авдоня. — Я вот невесту кому-то привел. Где помешшать будете?
— Чью невесту?
— Я, брат, хоть и смахиваю бородой на Николу-угодника, а предсказывать, брат, не берусь. Одно знаю — девка на возрасте. А кто ловчей окажется, кто женится, ты али Вакуров, это вы решайте, а мы глядеть будем.
— Почему обязательно женится кто-то?
— Ну, уж если такую девку упустите… — Авдоня подумал: — Так вам и надо, того и стоите.
— Да кто такая, где?
— Агроном. На лужайке стоит, ждет.
Конев кинулся звать Христину в дом. Она попросила поместить ее сразу на постоянное место, если такое ужо отведено ей.
— Давно. Как получили телеграмму от Борденкова, так и приготовили.
Конев показал ей комнату и ушел на работу. Часа через два он решил проверить, как Христина устроилась, не надо ли помочь ей. Она сидела на корзине, сидела как пришла, не снимая пальто, берета и грязных дорожных сапог.
— Я думал, вы давно разобрались, устроились. Думал, заведем чай, разговоры. Вы нам, «старожилам», расскажите, что там, на Магистрали, деется.
— Мне нездоровится. У меня какое-то такое непонятное настроение. — Христина поежилась.
— У нас по-игарски это называется «чемоданное» настроение. Человеку все вдруг делается ненавистно. Кажется, закрыл бы глаза и бежал-бежал, весь Енисей, не оглядываясь. Особенно сильно оно перед пароходом. Кому уезжать — за неделю все упакуют. Кому и не надо, нельзя уезжать, тоже, бывает, достают чемоданы и все ходят-ходят на пароход. Целые дни простаивают на берегу. Пойдемте в город, посмотрим!
— Вы не боитесь, что и вас охватит такое?
— У меня уже есть немножко, — признался Конев. — Но это не страшно, хорошо даже. Говорят, что я зубоскал, насмешник, хороших чувств не понимаю. Может, и верно говорят: пишу я больше открытки, без восклицательных знаков. А вот сегодня я — грустный, нежный, всех тетушек вспомнил. Давайте помогу вам распутать узлы, веревки.
— Я сама, я умею.
— Ну, извините! — Конев ушел, а Христина продолжала ждать. «Скоро придет Борденков. И что же я скажу? — думала она. — Везла не для себя, есть одна, тайком, не собиралась! А где доказательства? Ну, и пускай гонит. Сама виновата. „Ах, ах! Пожалуйте на лук“, — как интересно, оригинально. Надо было о деле думать, а я в куклы играла».
Потом села писать.
«Товарищ Борденков, я думаю, что видеться нам не к чему, разговаривать не о чем. Все ясно. Вы раньше поняли, а теперь и я понимаю, что я не тот агроном, который нужен здесь, что я вообще — не агроном, а легкомысленная барышня. Товарищ Борденков, не будем разговаривать, объясняться. Гоните барышню в шею!»
Христина отыскала Конева и попросила доставить письмо поскорей Борденкову, сама ушла на пароход покупать билет. На пароходе у Христины потребовали справку, что за ней не числится никакой задолженности перед Игаркой. Христина вернулась на остров. У нее в комнате на корзине сидел Борденков. Он достал из кармана скомканное письмо, разгладил ладонью и спросил: