Это нежное материнское воркование продолжалось добрых два часа, и, как вы сами понимаете, они долго говорили о Клементине. Леон нашел ее очень похорошевшей, но не такой любящей, как прежде.
— Черт меня побери! — сказал он, задувая свечу. — Такое впечатление, что между нами встал этот обложенный соломой полковник!
![]()
![]()
Глава V
ЛЮБОВНЫЕ МЕЧТЫ И ПРОЧЕЕ
Чтобы спать сном праведника, недостаточно иметь чистую совесть и хорошую кровать. Бедному Леону пришлось убедиться в этом на собственном опыте. После путешествия и приема гостей он вымотался, как солдат, вернувшийся из похода, и теперь лежал, словно сибарит, безмятежный, как пастух Аркадии42. И тем не менее до самого утра его мучила жестокая бессонница. Напрасно он ворочался с боку на бок, словно пытался переложить тяжкий груз с одного плеча на другое. Заснуть ему удалось лишь под утро, когда первые лучи солнца позолотили оконные ставни его спальни.
Заснул он с мыслями о Клементине и в сладком сне увидел свою любимую в домовой церкви императорско-
го дворца. Она была в свадебном наряде и опиралась на руку Рено-отца, который по случаю брачной церемонии зачем-то надел шпоры. Леон шел за ними под руку с мадемуазель Самбукко. Грудь старой девы украшал орден Почетного легиона. Они уже подходили к алтарю, когда жених обратил внимание, что ноги его отца стали тонкими, как палочки. Леон громко выразил удивление. В ответ господин Рено обернулся и сказал: «Они такие тонкие потому, что высохли, но не деформировались». Пока отец произносил эти слова, лицо его постарело, черты лица изменились, у него выросли черные усы, и он сделался невероятно похожим на полковника. Началась церемония венчания. На галерее для певчих толпились тихоходки и коловратки. Они были ростом с человека, одеты, как певчие, и фальшиво жужжали гимн немецкого композитора Мейзера, который начинался такими словами:
Жизненная сила
Это общедоступная гипотеза!
Слова и музыка показались Леону восхитительными. Он попытался запечатлеть их в своей памяти, но тут к нему подошел священнослужитель с двумя золотыми кольцами на серебряном подносе. Священником оказался кирасирский полковник. На нем был парадный мундир. Леон попытался вспомнить, где и когда они встречались, и понял, что произошло это накануне вечером у дверей дома Клементины. Полковник пробормотал: «После 1813 года полковничья порода сильно деградировала!» Затем он горько вздохнул, и неф домовой церкви, который на самом деле был линейным кораблем, стали спускать на воду со скоростью четырнадцати узлов. Леон спокойно взял маленькое золотое кольцо и уже собрался надеть его на палец Клементины, но тут он заметил, что
рука его невесты стала совсем сухой, а в первозданном виде сохранились только ногти. Он испугался и побежал через всю церковь, которую, как оказалось, заполонили полковники всех возрастов и всех родов войск. Люди стояли так плотно, что Леону понадобились невероятные усилия, чтобы протиснуться сквозь толпу. Ему почти удалось спастись, но тут он услышал, что за ним гонится какой-то мужчина, который, судя по всему, уже его настигал. Леон побежал быстрее, с разбегу встал на четвереньки, помчался галопом и даже заржал. Бежал он быстро, почти не касаясь земли, и при этом ему казалось, что деревья, растущие вдоль дороги, тоже припустились за ним вдогонку. А между тем противник был уже близко. Он летел быстрее ветра, громко стуча сапогами, шпоры его звенели. Наконец он поравнялся с Леоном, схватил его за гриву, вскочил на круп и вонзил шпоры ему в бока. Леон встал на дыбы, но всадник огрел его плетью, потом склонился к уху и сказал: «Я не такой тяжелый, всего тридцать фунтов собственно полковника!» Тут несчастный жених мадемуазель Клементины сделал рывок, бросился в сторону, полковник упал на землю и выхватил шпагу. Но Леон, не теряя ни секунды, встал в позицию, и началась битва. Внезапно он почувствовал, как лезвие шпаги полковника входит в его сердце по самую гарду. Лезвие становилось все холоднее и наконец заморозило Леона с головы до пят. Полковник подошел к нему и с улыбкой сказал: «Пружинка сломалась. Маленький зверек умер». Он положил тело Леона в коробку из орехового дерева, но она оказалась слишком короткой и узкой. Леон стал биться изо все сил и наконец... проснулся. Он был весь мокрый от усталости и к тому же едва не задохнулся, застряв в щели между кроватью и стеной.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
До чего же стремительно он выскочил из кровати! До чего поспешно открыл окна и отворил ставни! «Он сотворил свет и увидел, что это хорошо», — как сказал уже не помню кто. Ф-р-р-р! Это Леон вытряхнул из головы последние обрывки сна. Так мокрая собака стряхивает с себя капли воды. Взглянув на свой прекрасный лондонский хронометр, он увидел, что уже девять часов. Чашка шоколада, поданная Готон, помогла справиться с навязчивыми идеями. Затем он занялся своим туалетом в невероятно светлой, веселой и удобной туалетной комнате и окончательно примирился с жизнью. «В конце концов, — подумал он, расчесывая свою светлую бородку, — все обстоит не так плохо. Я вернулся на родину и оказался в кругу семьи, в нашем чудесном доме. Отец и мать здоровы, сам я абсолютно здоров и нахожусь в расцвете сил. Состояние наше не велико, но ведь наши потребности тоже весьма скромны, и мы ни в чем не будем нуждаться. Друзья встретили меня с распростертыми объятиями. Врагов у нас нет. Самая красивая во всем Фонтенбло девушка согласилась стать моей женой, и, если я потороплюсь, то смогу жениться на ней не позднее, чем через три недели. Нельзя сказать, что Клементина встретила меня с полным безразличием. Ну и хорошо! Вчера ее прекрасные глаза были полны нежности. Правда, под конец она расплакалась, что правда, то правда. В этом и заключается единственная печаль, из-за которой меня мучили такие страшные сны. Но почему она плакала? Наверно из-за моей собственной глупости. Надо же было потчевать их этой глупой диссертацией, да еще и демонстрировать мумию! Ну ладно, я прикажу похоронить мумию и выкину из головы никому не нужную заумь, а после этого ничто уже не потревожит моего счастья!»
Он спустился на первый этаж, мурлыча под нос арию из «Свадьбы Фигаро». Родители, не привыкшие ложиться после полуночи, все еще спали. Леон вошел в лабораторию и увидел, что тройная упаковка, в которой хранился
полковник, плотно закрыта, а сверху нее Готон положила маленький крест из черного дерева и ветку священного букса. «Черт знает что тут устраивают!» — пробормотал он сквозь зубы со слегка скептической улыбкой. В тот же момент он заметил, что разнервничавшаяся Клементина забыла привезенные для нее подарки. Леон сложил их в пакет, посмотрел на часы и решил, что никто его не осудит, если он прогуляется до дома мадемуазель Самбукко.
Судя по всему, почтенная тетушка, привыкшая, как все провинциалки, вставать ни свет ни заря, уже отправилась в церковь, а Клементина наверняка с самого утра работает в саду. Так оно и оказалось. Девушка бросилась к своему жениху, позабыв, что держит в руке маленькие грабли, и, приветливо улыбаясь, подставила для поцелуя свои прекрасные розовые, слегка влажные щечки, раскрасневшиеся от работы, которая явно доставляла ей удовольствие.
— Вы не сердитесь на меня? — спросила она. — Вчера вечером я выглядела просто смешно. Тетя до сих пор меня ругает. А еще я забыла забрать прекрасные вещицы, которые вы привезли мне от этих дикарей. Не подумайте, что я ими пренебрегла. Я так счастлива, что вы все это время думали обо мне так же, как и я о вас. Я хотела послать за ними, но не стала этого делать. Сердце мне подсказало, что вы сами придете.
— Ваше сердце хорошо меня знает, дорогая Клементина.
