Читать интересную книгу Зеро - Эрик Ластбадер

— Не могу, — помолчав, ответил Филипп. — Но я не преступник.

— В якудзе найдется дело и честному человеку, Досс-сан. Я не претендую на роль... как это говорят у вас на Западе? Святого? Да. Человеку святость не свойственна. Я могу принести много пользы своему народу. Если я этого не сделаю — а именно вы, Досс-сан, можете мне помешать, — тогда восторжествует Дзибан и безусловно приведет страну к еще одной мировой войне. Они жаждут нового жизненного пространства. Они считают, что это воля императора и такова судьба Японии. Я не хочу сказать, что все это произойдет на следующей неделе или даже в следующем году, но для Дзибана это не имеет значения. Они терпеливы. Жители Запада не такие. На это-то и рассчитывает Дзибан. Через тридцать, через сорок лет разве сможет кто-нибудь вспомнить, что была такая группа министров? Вряд ли. Вот тогда и придет их время. Если я не буду в силах помешать им.

— Через сорок лет? — Филипп не верил своим ушам.

— Да, Досс-сан. В нашем мире это не более чем вздох. Это ничто. Этому вам еще предстоит научиться.

Филипп долго смотрел на Дзэна Годо. Наконец он произнес:

— Мне не нужны деньги.

— Тогда что же вам нужно? — пытливо спросил Дзэн Годо. Не дождавшись ответа, он сказал:

— Я думаю, вы простите меня, но кое-что вы все-таки хотите, я в этом уверен. Однако совесть заставляет вас отказываться. Поверьте, Досс-сан, незачем принимать решение прямо сейчас.

— Я не хочу этого.

— Но однажды, — сказал Дзэн Годо, — вы захотите.

* * *

Когда Дзэн Годо покинул их, Митико еще долго оставалась с Филиппом.

— Существуют некоторые особые обстоятельства, и отец хочет, чтобы ты во всем разобрался, — сказала она. Под пепельно-серым кимоно у нее было снежно-белое нижнее кимоно. Но цвет был теплым: сквозь ткань пробивался жар ее упругого смуглого тела.

— Не понимаю, — сказал Филипп, когда пепельно-серый шелк скользнул к ее ногам. — Не может быть, чтобы он имел в виду именно это. Ты же замужем.

— Брак с Нобуо Ямамото, старшим из сыновей Ямамото, был нужен отцу, а не мне, — сказала она. Филипп пристально смотрел на нее.

— Он тебя заставил?

— Заставил меня? — Митико не поняла вопроса. — Он подготовил брачный договор. Это расчет. Это сделка. Семья Ямамото создает целую сеть компаний, специализирующихся на тяжелой промышленности. Когда мой отец был главой банка «Ниппон», он начал создавать местный банк, который со временем станет основой концернаЯмамото. Именно так закладывается будущее Японии, считает отец. Правительство указало, какие именно отрасли промышленности должны развиваться в первую очередь. Чтобы оживить производство и заинтересовать промышленников, банк «Ниппон» через свои местные отделения предоставляет займы на очень выгодных условиях. Однако развитие новых отраслей промышленности требует времени. Деньги иссякают слишком быстро. Мой отец понял, что, раз начав ссужать деньгами новые компании, местные отделения банков будут и дальше вынуждены это делать.

— Чрезмерное кредитование, так отец это называет. Потому что в конце концов кредит станет настолько большим, что компания практически будет принадлежать предоставившему его банку. Это произойдет и с компанией Ямамото. С той лишь разницей, что благодаря прозорливости отца банк уже будет принадлежать ей.

Услышать предсказание будущего Японии из уст изысканной полуобнаженной женщины — в этом было что-то от древних мифов. На мгновение Филипп представил себя странствующим мифическим героем, встретившим в конце пути знаменитую прорицательницу. Он вспомнил, как впервые увидел Митико — в тумане на развалинах храма Кэннон. И это лишь усиливало то мрачное мистическое воздействие, которое она оказывала на него. Как будто она сама восстала из пепла храма, как будто она была воплощением душ тех, кто сгорел в огне бомбежки, тех, чьи крики он слышал.

— В конце концов, — с трудом выдавил Филипп, — ты станешь богатой женщиной.

— Деньги, — презрительно сказала Митико. — Если бы деньги не означали власть, они бы меня просто не интересовали.

— У Нобуо Ямамото будет власть, — сказал Филипп.

— Нет, — ответила Митико. Она так непринужденно двигалась в своем снежно-белом нижнем одеянии, что Филипп не мог отвести от нее глаз. — У него будут деньги. Он не понимает, что такое власть. Нобуо не знает ни как приобрести ее, ни что с ней делать, когда она у него будет. Он жаждет денег, чтобы устраивать вечеринки для своих деловых знакомых, чтобы обеспечивать всех девочками, чтобы они могли напиться, а их ласкали, нянчили и баловали, как грудных детей. «Агу-агу, — говорю я Нобуо, когда он возвращается утром с таких вечеринок. — Я обращаюсь к тебе на твоем языке, ты меня понимаешь?»

У нее были такие красивые плечи, такая изящная шея. Под шелком кимоно ее небольшие острые груди вздымались и опадали в такт ее дыханию. У нее была такая тонкая талия, что, казалось, он мог бы обхватить ее пальцами. Раздетая, она выглядела маленькой и беззащитной.

— Приумножение власти, — продолжала Митико, — будет моей заботой. Подозреваю, что отец и не догадывается об этом, но именно он научил меня, как обращаться с властью.

Пугающе желанной.

— Ты хочешь меня? — прошептала Митико. Свет лампы золотой нитью отражался в ее угольно-черных волосах. Филиппу стало трудно говорить.

— Я бы не был мужчиной, если бы не хотел.

— Вот то, что мне нужно, — сказала Митико, вставая. — Мужчина. А не ребенок.

Когда она встала, шелковые складки скользнули вниз. Тени ласкали ее сильные бедра и сгущались у лона, пряча от Филиппа этот сокровенный треугольник.

— Ты должен желать того, что я могу дать, — сказала Митико, идя к нему с врожденной грацией, натуру которой можно было бы определить лишь словом «порочная». — Но и в желании ты должен быть щедрым. — Мгновение, которое Митико стояла над ним, прежде чем склонить колена, тянулось так долго, что Филипп чуть не сошел с ума. — Наверное, мы эгоисты, если остались тут наедине, хотя и ты и я в браке. — Она опустилась перед ним на колени. Свет отражался в ее глазах. — Но мне не нужен еще один эгоист. Я и сама не хочу быть эгоисткой.

Митико расстегнула манжеты и манишку его сорочки, раздвинула полы.

— Скажи мне, Филипп-сан, может ли самозабвение заменить любовь? — Ее ладони скользнули по его плечам, вниз по рукам, вот уже рубашка упала, прикрыв его колени. — Веришь ли ты, как верю я, что это чувство может облагородить вожделение?

— Я верю в то, что мы делаем.

Она хихикнула.

— В самозабвенное стремление моего отца построить лучшую Японию? — Ее пальцы расстегнули пряжку, вытащили ремень, принялись за молнию на брюках. — Или в наше самозабвенное стремление друг к другу?

Митико отодвинула рубашку Филиппа в сторону.

С нею Филипп чувствовал себя, будто пьяный. С той самой ночи, когда он затянул проволоку на шее Дзэна Годо, и его руки обагрились кровью недавно убитого животного, Филипп испытывал ощущение свободы, от которого голова шла кругом.

Он опять ушел в подполье. Перешел из одного подземного коридора в другой. Только теперь по-настоящему начнется та игра, которая уже давно пленяла его, владела его мыслями. Теперь он мог быть одновременно и дичью, и охотником. Это была та уникальная возможность, к которой Филипп стремился всю жизнь.

«Когда я вернусь с Кюсю, — говорил ему отец Митико, — я уже не буду Дзэн Годо. Дзэн Годо мертв, так ведь, Досс-сан? Вы убили его. Отныне и до конца моих дней я буду Ватаро Таки. Клянусь вам, что никогда не попрошу вас о том, что несовместимо с вашим чувством патриотизма. Я знаю, как вы относитесь к своей стране, возможно даже лучше, чем знаете это вы сами. Как я уже говорил, во время войны я работал в Токко, особом подразделении полиции, вырывал с корнем ростки коммунизма, которые, дай им волю, могли бы набрать большую силу в Японии. Мой новый клан якудзы продолжит эту работу. Видите, Досс-сан, ни одно из моих начинаний не противоречит интересам вашей страны».

Тогда они сидели лицом к лицу. Представители двух таких разных культур. Два человека, которых тянуло друг к другу как раз из-за пропасти, разделявшей их. Люди настолько похожие, что могли бы быть близнецами. Они казались воинами, присланными из безвременья в наши дни, в это самое мгновение, ради этого самого боя.

— Меня еще никто не любил, — сказала Митико, возвращая Филиппа к действительности. — Другие знали какую-то часть меня. Моя ли в этом вина? Вероятно, да. — Ее взгляд был устремлен вдаль. — Нашей культуре присуща сдержанность. Когда люди живут за стенами из рисовой бумаги, уединение невозможно. В Японии не существует "я", только «мы».

Она сидела неподвижно, пристально глядя на него. Что же Митико увидела в нем?

— Но мой разум открыт. Я мыслю. И чувствую свое "я". Как это стало возможным? Мне этого не понять. Мне этого не вынести. Потому что невозможно разделить это "я" с другим японцем. Я должна навсегда запереть свое "я" на самом донышке сердца. Но не тогда, когда я с тобой. Его соски твердеют под ее пальцами.