Музыка.
Музыку Олег любил самозабвенно, особенно арфу, обнаруженную им на чердаке старого дома. Он сам выучился играть, и как после сказал наставник, нанятый дедом, весьма прилично, но…
– Музыка – женское занятие, – жестко заметила матушка после концерта. – И для вас, мой дорогой, оно не годится. Потрудитесь приложить больше усилий к иным областям.
Арфу попытались отнять, но Олег не дал.
Тогда-то, от страха, что он лишится единственного своего друга, – а он вполне себе по малости лет полагал инструмент живым, – с ним и случился первый приступ.
Он помнил, как кричал, как цеплялся за тяжелую раму, как…
А после пришла боль. И длилась, длилась…
Очнулся Олег уже в постели.
– Ты обещал, что его не затронет! – матушка сердилась, а потому голос ее был холодней обычного.
– Я обещал, что, возможно, мне удастся спасти одного ребенка.
– Почему оно до сих пор с ним?! Оно ведь должно было исчезнуть, рассыпаться вместе…
– Тише.
– Но оно живо!
– Она жива.
– Как такое возможно?
На лоб легла тяжелая дедова ладонь. А Олег испугался, что, пока он лежал без чувств, арфу все же выкинули.
– Всякое возможно милостью Божьей. А тебе, дорогая, стоит быть мягче. Ты слишком давишь на ребенка.
Молчание.
Оно все тянулось, и с каждой минутой росло желание Олега спрятаться. От матушки. Накрыться с головой одеялом и не дышать.
– Ты тоже так полагаешь? – от ее голоса воздух замерз. Вот как у нее выходит говорить тихо, а воздух замерзает. Лучше бы кричала. Вот на Павку, который кухаркин сын, мамка его орет и порой такими словами, которые никак нельзя повторять. А еще колотит и за уши таскает, одного раза, как Павка хвастался, пока его не отослали из поместья, чтоб Олега своим присутствием не портил, мамка его на горох поставила. И синяки показывал.
Тогда Олег ему позавидовал от всей души.
Он бы предпочел горох.
– Он не только мой сын. Ты же знаешь. Он… старший в роду. Он наследник, а не…
– Замолчи, – заскрипел стул, и дед поднялся. – И забудь. Я думал, что вылечил тебя от твоих фантазий… и роди уже мужу ребенка.
– Этому…
– Человеку, который настолько любил тебя, что принял и проклятой, и беременной. И ни в чем, никогда не позволял себе упрекнуть.
От маминой злости пальцы на ногах заледенели. Такое с Олегом и прежде случалось. Порой он и сам цепенел под холодным ее взглядом, и тогда даже выученный наизусть урок, дважды проверенный наставником, вылетал из головы.
И вообще в голове этой ничего не оставалось.
Кроме музыки.
Играть он смог бы даже тогда, когда мама смотрит, а вот латынь… латынь не давалась.
– Не хватало, чтобы это ничтожество меня упрекало в чем-то. И вообще, ты знаешь, что он завел потаскушку?
– Знаю.
– И куда только любовь подевалась…
– А что ему делать, если ты играешь в жену только на людях? Он тоже живой человек. Что до любви, то ты сама ее убила. А сейчас убиваешь и семью. Подумай об этом.
Арфу оставили.
А еще дед подарил скрипку. В доме же появилась пара новых наставников, недолюбливавших друг друга с той страстью, что свойственна людям творческим и одаренным, способным оценить чужой талант.
Жизнь стала легче.
Правда, матушка вовсе будто бы позабыла про Олега, а потом в доме появилась Ольга…
– Ее отец принес. То есть, я долго думал, что мама ее родила, но потом выяснилось, что и это вранье… все вранье… знаешь, каково это, всю жизнь жить, а потом обнаружить, что все вокруг – вранье?
– Знаю, – тихо ответила Анна и, дотянувшись, коснулась влажной ладони…
Брата?
Странно, что у нее есть брат.
– Ольгу родила папина любовница. Он хотел развестись с матушкой, но та не позволила. Не потому, что любила, нет. Она вообще любить не способна, но развод – это скандал. Слухи. Насмешки. И они договорились. Матушка принимает Ольгу, выдает ее за свою дочь, а отец не настаивает на разводе.
– А…
– Она умерла. Не в родах, но… несчастный случай, кажется. Хотя теперь я не уверен. Матушка… весьма самолюбива. Она согласна была бы делать вид, что знать не знает о любовнице, но терпеть эту самую любовницу в доме… отец выдал ее за дальнюю родственницу, хотя все знали, что это за женщина. Она была доброй.
Его лицо исказилось, словно Олег испытывал мучительную боль.
– Доброй… никто никогда раньше… со мной… не разговаривал… она спрашивала, как дела… и слушала мою игру. Мама – нет. Она разрешила учиться, но… недостойно… наследник древнего рода не может быть музыкантом.
…Дарьи не стало.
Ольге было меньше года и, по правде говоря, появление сестры не слишком изменило жизнь Олега. Ему показали краснолицего уродливого младенчика, а после унесли его на детскую половину. Оно и к лучшему. Нет, иногда Олег заглядывал в другую комнату, розовенькую и такую уютную, что в ней хотелось поселиться. Он садился в углу и наблюдал за суетой нянек.
Пару раз приносил скрипку.
Его слушали.
Может, конечно, просто боялись прогнать? Он был уже взрослым. В достаточной мере взрослым, чтобы понимать, откуда берутся дети. И пожалуй, немногим моложе Дарьи. Возможно, останься она жива, пошли бы слухи, хотя как женщина Дарья Олега не интересовала совершенно. Ему просто нравилось, что она была. Она, казалось, вовсе жила в этих розовых комнатах. Она брала малышку. Сажала на колени. Что-то напевала, что-то рассказывала. И угощала Олега сушеными яблоками. Как маленького. И он брал. И ему становилось спокойно, как никогда прежде.
А потом ее не стало.
Сердце.
Так объявил целитель отцу, который разом будто постарел, посмурнел. И притихшие няньки шептались, что молоденькой госпожи жаль, что не сложилось у нее. Одна, правда, говорила, что оттого не сложилось, что она на чужом счастье строить свое пыталось, но на нее зашипели.
…вечером отец ссорился с матерью.
Он кричал, так кричал, что слышали их все.
– Успокойся, – а вот матушка осталась холодна. – Твои фантазии нелепы. Как я ее убила?
– Понятия не имею. Если бы я мог доказать…
– Но ты не можешь. И ведешь себя… как холоп. Простолюдину позволено выплескивать эмоции, не заботясь о том, как он выглядит в глазах окружающих. Но чтобы граф настолько забылся. Впрочем, если вспомнить, что ваш род еще довольно молод, то некоторая истеричность вполне простительна.
– Ненавижу тебя.
– А говорил, что любишь.
– Это было давно, когда я думал, что моей любви хватит на двоих.
– Не хватило, – это было произнесено спокойно.
– Не хватило… – отозвался отец. – Иногда я думаю, человек ли ты вовсе.
– Человек.
Матушка присела на край кресла. Олег видел прямую ее спину. И тонкую шею, которую обвивала жемчужная нить. Дома матушка предпочитала украшения простые.
– Тогда почему ты такая…
– Какая?
– Холодная.
– Замерзла, – она коснулась сердца. – Наверное, я бы хотела чувствовать… снова чувствовать, но это не зависит от меня.
Отца Олег не видел.
Он прижался к стене, понимая, что, если его обнаружат, то вряд ли похвалят. Странно, но ему все еще важна была их похвала.
– Что до твоей… пассии, то ее присутствие никоим образом не мешало мне. Напротив, – матушка поднялась, и шелка длинной ее юбки коснулись ковра. – Мне было выгодно ее присутствие. Ты больше не требовал от меня близости и исполнения долга, который называют супружеским. У тебя появилась женщина, готовая взять эту неприятную сторону жизни, на себя. Эта женщина знала свое место и не претендовала на большее. Она занялась домом. Своим выродком. Так отчего бы мне желать ей смерти?
– Слухи…
– Ходят уже давно, – отмахнулась матушка. – И не скажу, что столь уж они интересны. Многие мужчины обзаводятся любовницами. В будущем, конечно, могли бы появиться вопросы о дочери, если бы проявилось ее сходство с той женщиной, но… возможно, к этому времени ты бы сменил предпочтения. В любом случае, ее смерть – куда более неприятный для моей репутации инцидент. Многие подумают так, как ты. А быть обиженной женой и быть убийцей – это совсем разные вещи.