Читать интересную книгу Великая мать любви - Эдуард Лимонов

- Писатель, - буркнул я. - Это не мой чемодан. Я согласился взять его, и все.

- Согласился взять... Ты слышишь, Ральф? - черный сгрузил охапку пакетов в чемодан, и они захрустели. - Мы слышим это десятки раз на день в нашей работе. Все утверждают, что это не их чемоданы.

- Писатель? - переспросил белый, названный Ральфом. - Что пишешь? Для ТиВи?

- Если бы... - Я вздохнул. - Если бы я писал для ТиВи, я бы не летал чартером, а спокойно прибывал бы на "Конкорде". Романы, fiction...

- Шесть рубашек... - подсчитал черный. - Четыре свитера... Ты все это собираешься одевать, писатель? Ты в большой беде, парень, ты даже не понимаешь, в какой ты беде... Хотел обмануть дядю Сэма? Хотел сделать бизнес и не поделиться с дядей Сэмом?

Я плохо себе представлял размеры беды, в которой оказался. Меня никогда не обыскивали на таможне. Только один раз в Лондоне, в Хитроу, перерыли сумку. Быстро и деловито. Может быть, думая, что я агент Ирландской Революционной Армии. Я подумал, что вдруг еще отберут на хуй green-card* за то, что я пытался нелегально провести в Штаты все эти рубашки и свитера. Блядь, никогда больше не возьму ни у кого чемоданчик! Друг, не друг - в пизду такие развлечения! Я нервно заходил за спинами трудящихся в поте лица таможенников. Черный обернулся, злой.

- Стой! - приказал он. - Подними руки!

Хорошо воспитанный с детства, я знал, что когда ты у них в лапах, следует заткнуться и подчиниться. Высказывать свои неудовольствия, взывать к справедливости, дергаться, кричать на них, биться в истерике - значит еще сильнее усложнить свое положение. Кодекс поведения задержанного годится к применению на всех территориях, во всех странах и по отношению ко всем организациям, уполномоченным охранять порядок. Будь то французская, советская или американская полиция, или ФВI, СIА, КГБ, ДСТ, таможня, тонтон-макуты, пожарники этцетера. Я поднял руки. Присев и начав с лодыжек, черный обшарил мое тело, не забыв спины, паха и подмышек.

- Хэй, Мэтью, take it easy! - белый Ральф с неудовольствием оторвался от работы.

- Когда он вот так вот ходит за моей спиной, я имею право знать, что у него в карманах, у писателя!

Ральф покачал головой и заглянул в мою клеенчатую сумку с туалетными принадлежностями. Мельком. Может быть, Ральфу уже было ясно, что я за человек.

- Вынь все из карманов и положи на стол! - приказал Мэтью.

Мы друг другу все больше не нравились. Я благоразумно молчал и не называл его вслух "ебаной обезьяной" или "черным фашистом", но, разумеется, я именовал его так в моих мыслях. Кто бы удержался в подобных обстоятельствах от подобной терминологии!.. Я выложил на стол мою адресную книжку, мои мелкие деньги, мои документы.

Уверенный теперь в том, что у меня нет ножа, которым я могу ударить его в спину, Мэтью возвратился к чемодану. "Что за мудаки!" - наградил я ругательством Димитрия или его друзей, ибо не знал, кто именно упаковывал чемодан. Неужели они не могли догадаться вынуть ебаные рубашки, свитера и женские платья из пакетов? В таком случае, я мог бы настаивать на том, что это мои вещи. Или утверждать, что я везу все это добро в подарок. Можно, наверное, везти в подарок шесть мужских рубашек. А если у меня шесть братьев? Блядь, в любом случае, почему я должен испытывать все эти унижения ради людей, которых я даже не знаю?! Эти уроды должны были дожидаться меня за дверью, к которой я подкатывал тележку, когда меня перехватили доблестные Ральф и Мэтью. О, я ведь страдаю за дружбу. Глупо, Эдвард... И Тьерри! Боже мой, меня же ждет Тьерри, прилетевший в одном самолете со мной! Он остался дожидаться, когда на лопастях конвейера появится его чемодан. Мы сговорились воссоединиться за дверьми таможенного зала. Shit!

Сукин сын старый негр Мэтью выпотрошил чемодан до последней тряпки и теперь обстукивал его кончиками пальцев, прислушиваясь. Он выполнял свою сучью работу с небывалой страстью... Я всегда относился к черным без слюнявого либерализма, но реалистически. То есть у меня, проведшего несколько лет на тротуарах Нью-Йорка, не было иллюзий по поводу черных. Я десятки раз имел стычки с черными блатными, но вот такой верноподданный сукин сын попался мне впервые. Черный конформист, слуга режима. Тонтон-макут проклятый! "Что ты, сука, выслуживаешься, что ты меня унижаешь зазря, хотелось мне ему сказать. - Какого хуя! Я в вашей здешней игре не участвую. Мои предки не владели черными рабами, а спокойно обрабатывали сами свое поле в Нижегородской губернии и, заломив осетинскую шапку, скакали на лошадях в низовьях Дона. В начале прошлого века метис Пушкин был камер-юнкером его Императорского Величества и первым поэтом России. Попади он к вам сюда, жлобье, он не поднялся бы выше чистильщика сапог на Бродвее..."

С сожалением покинув чемодан, оставив хаос вещей, к которому он, по-видимому, еще собирался вернуться, мучитель Мэтью приказал мне открыть спортивную сумку. Я распорол брюхо сумки молнией.

- Ха, книги! - удивился он. - Что за книги?

- Мои книги.

- Ты их написал?

Подошел Ральф и с удивленным недоверием взглянул на меня. Белая кожа в розовых пятнах, полуоблезший череп, водянистые северные глаза потомка ирландских крестьян. Я молча взял верхнюю книгу "Русский поэт предпочитает больших негров" и, перевернув, показал ему на тыльной стороне свою фотографию.

- Какой это язык? - спросил Ральф.

- Французский.

Мэтью ухмыльнулся, и только сейчас я заметил, как во рту у него сверкнул золотой зуб. Он протянул руку к книге и взял ее, как будто взвешивая, какую пошлину он может востребовать с меня за мою книгу. Вгляделся в обложку... Я вспомнил, что необидное "негрс" французского языка соответствует обидному "ниггерс" по-американски. К моему несчастью. Мэтью зло шлепнул книгой о стол и схватил другую. Другая оказалась голландской. Даже я сам, автор, зная текст, не могу ничего понять по-голландски, но "ниггерс" скалились и с голландской обложки! Ральф взял в руки мою вторую французскую книгу "Дневник неудачника", а Мэтью схватил немецкую! Розовая голая баба с сиськами сидела на обложке. "Fuck off America!" - "Отъебись, Америка!" - называлась книга.

Мэтью с ужасом глядел на книгу. Сказать ему, что это не моя, было невозможно. На книге имелась моя фотография.

- English language? - спросил он даже растерянно. - German. А почему же фак оф Америка? - последние слова он произнес тихо и слабо, очевидно, самому себе не веря, что это он, старый таможенник Мэтью, их произносит.

- Фак оф! - интернациональная идиома, - сказал я грустно. - В Германии все, очевидно, ее понимают. Это издатель дал такое название. Они купили право сменить название. - Мои мучители молчали... - Это обычная практика, добавил я.

Дезориентированный, как после нокаута, Мэтью сомнамбулически опустился в металлическое кресло с изодранной в клочья обшивкой из кожзаменителя, такое же гадкое, серое и грязное, как и все в этой комнате. Воротник куртки Мэтью, когда-то синий, был облит тонким слоем лакированной грязи - смесью жира с волос, перхоти и таможенной пыли, очевидно.

- You don't like uncle Sam, do you?* Это антиамериканская книга.

- Ничего подобного, - сказал я. - Эту же книгу издает в будущем году издательство "Рэндом хауз". За название я ответственности не несу.

- Ебаные джерманс! - сказал Мэтью, обращаясь к Ральфу. - Я служил в армии в Германии. Они нас ненавидят, американцев!

Я подумал, а почему ебаные джерманс должны любить американцев, победивших их в войне и спустя сорок лет все еще оккупирующих их землю. Разве что если джерманс вдруг станут мазохистами... Мэтью опять взял книгу в руки. Поглядел на обложку. Покачал головой:

- "Фак оф Америка". Тебе придется заплатить анклу Сэму, писатель. Все, что я скажу, и до цента!

Я взглянул на Ральфа. Тот пожал плечами. Мэтью взял мои документы.

- У тебя американская грин-кард, но ты все время живешь в Европе? Почему? - спросил Ральф, заглядывая в мой reentry permit*.

Белый пермит был зажат в черных руках Мэтью.

- Потому что ваш анкл Сэм не платит мне мани за мои книги и не хочет их издавать. А в Европе я за два года издал семь книг, - зло сказал я.

- Это не его фотография, - убежденно заявил Мэтью, вглядываясь в реэнтри пермит и в грин-кард попеременно. - Фотографии разные.

Ральф вздохнул и, наклонившись к плечу Мэтью, заглянул несколько раз в оба документа.

- Come on, man, - выпрямился он, - фотографии сделаны в разное время. И разные прически тоже...

Ральф даже сделал мне из-за спины Мэтью скользящий знак лицом, сжал его и тотчас разжал, пятнистое... Мол, приятель мой слишком строг, но что я, Ральф, могу поделать, это мой напарник, я обязан с ним считаться.

- Я пойду, найду босса. Нужно разобраться! - сказал Мэтью и встал.

Заглянул в сумку опять. Под книгами лежали папки с несколькими рукописями. Над одной я намеревался работать в Нью-Йорке. Гад вынул мои папки и раскрыл одну из них.

- Что это?

- Манускрипт.

- Чей?

- Разумеется, мой.