Ефим не смог отказаться и согласился шефствовать над двумя.
– Вы им много помогаете? – спросила Татьяна.
– Конечно, нет, – раздраженно ответил Береславский. – Для нас же их беда – не главное дело жизни.
Но было видно, что переживает. Не главное, но, видно, и не последнее.
– Я проконсультировался с медиками, – после паузы продолжил он. – По мальчику они сказали – пятьдесят на пятьдесят. А про девочку – плохо сказали.
Эта девочка – с больной шейкой – меня очень задела, и мы решили – пусть под конец жизни, но хоть что-то приятное у нее будет.
Тут ведь еще одна вещь. Не слишком состоятельные родители продают буквально все, чтобы спасти детей. Даже если знают, что спасти не удастся. Вот мы и подумали, что если покупать девочке красивое платье или игрушки – то, на что у мамы с папой точно не хватит средств, – это точно доставит ей радость. Хотя кое-что очень глупо делали.
– Что именно? – спросил я.
– Ну, например, подарили Аленке набор «Юный парикмахер». А она – после химиотерапии.
– И что? – Я не понял связи.
– Лысая, – коротко объяснил Док.
– Но это не главное, – продолжил печальный рассказ Береславский. – Главное – полная беспомощность перед этой гадостью. Аж до тошноты. Врачи хоть делом заняты. А мы только трясемся от страха. Вот от этого бессилия и страха и решили действовать по всем фронтам сразу.
– Это как? – уточнил я.
Про подарки – понятно. Вроде как последняя радость. А как действовать не врачам против болезни?
– Ну, я и моя сотрудница, Марина, заказали молитвы везде, где молятся, – неохотно объяснил Береславский. – В церкви, в мечети, в синагоге. Я сам стал молиться за нее, – неожиданно, похоже, даже для самого себя, сознался он. – И иногда случались не совсем обычные вещи.
– Какие? – Таня смотрела на нашего Ефима тоже как-то необычно. Я даже заревновал.
– На Валааме мы с Мариной были на экскурсии. Там есть икона, про которую говорят, что она помогает онкологическим больным.
Мы дошли до настоятеля, он разрешил послушнику набрать немного лампадного масла.
Потом пошли к иконе. Послушник сказал: давайте пузырек. А откуда у нас пузырек? Выбежали наружу, хотели купить минералки и вылить воду – все уже закрыто. Поспрашивали у людей – ни у кого нет. А наш пароход через пять минут отчалит.
Тут Ефим снова замолчал из-за какой-то дорожной ситуации.
– Ну и чем кончилось? – Даже Дока захватило.
– У самого входа в храм нашли бутылочку. На скамейке стояла. Маленькая, чистая. Рядом – крышечка. Но мы же только что шли мимо. И точно видели, что раньше ее там не было.
Несколько минут в машине было тихо.
– А потом? – наконец спросила Татьяна.
– Потом Аленка чуть не умерла от высокодозной химиотерапии, – вздохнул Ефим. – Мы как раз на горных лыжах катались, когда она в реанимации лежала.
– Неуместное соображение, – пробурчал Док. – Я тогда что, вообще всю жизнь в трауре ходить должен?
– А… сейчас как? – Теперь и Татьяна боялась узнать конец истории.
– Сейчас у девочки вроде неплохо, тьфу-тьфу, – сказал Ефим. – Когда уезжал, костная ткань начала нарастать, ей даже сняли шейный этот корсетик, и волосики уже отросли. И без повязки на лице ходила. Теперь говорят, шансы есть.
– Сколько прошло с начала заболевания? – спросил Док.
– Год.
– Вполне может справиться. Чем дольше живет, тем больше шансов. У детей вообще шансов больше. И химия им лучше помогает, чем взрослым. Правда, могут и наоборот – мгновенно сгореть. Кстати, как у мальчика дела?
– Хреново дела у мальчика, – вздохнул Береславский. – Рецидив. Когда уезжали – снова положили на облучение.
В машине повисла тяжелая тишина.
– Но ты мне не ответил, Ефим! – нарушил ее Док. – Так чем плохо, что вы помогли детям? Независимо от результата лечения.
– А я не говорю, что помогать – плохо, – негромко ответил Береславский. – Я говорю, что мне многое здесь самому непонятно. С бездельниками как раз все просто: дать удочку и объяснить, какая рыба съедобна. Кто не поймет – их проблема, все равно всю Африку не прокормишь и в Европу не переселишь. А вот с Аленками такими как быть – не знаю.
– А какие варианты? – не поняла Татьяна.
– А такие, что мы привыкли к ней. Переживаем все и за нее, и за Данилку. Не так, конечно, как родители. Но и не как чужие.
– Ну и что в этом плохого? – опять переспросила Смагина.
– Плохого – ничего. Непонятного – много. Вот Док же объяснил мне, что опухоли – это инструмент естественного отбора. Получается, мы с врачами и родителями боролись с эволюцией? Ну и как к этому относиться – нам, врачам, родителям? И еще одна вещь присутствует. Мы выбирали из сотни объявлений. Выбрали два. На каком основании? Кто нам дал такое право выбора?
– Не понимаю я тебя, – тихо сказал Док.
– Ну, значит, пора сменить тему, – подытожил Ефим.
Дописываю уже по приезде в Красноярск. Перегон был длинный, ребята сказали – самый длинный по всей трассе. Мы раз двадцать пересекли «железку» и бессчетное количество раз в облаках пыли форсировали куски дороги со щебенкой, а то и без нее.
Я должен был во все глаза смотреть вокруг: ведь где-то неподалеку наверняка ехали голубой «Лого» с очень неприятным мужчиной и темный «Опель» с парочкой убийц, с которыми я познакомился в Омске.
Но вместо этого я таял от счастья, боясь пошевелиться, потому что на моем плече тихо и доверчиво спала Татьяна Валериановна.
На самом деле я вчера вечером с Ефимом про Танечку отдельно разговаривал. Она мне не просто нравится, это он и сам давно заметил.
Но и я ведь ей нравлюсь! Я это точно знаю. Не надо быть большим донжуаном, чтобы знать, когда ты сильно нравишься женщине.
Я его вчера спросил в итоге: как мне быть?
Боялся, что он опять как-нибудь едрено пошутит.
А он вдруг серьезно ответил. Не так серьезно, как во время сегодняшнего разговора, но серьезно.
– Ты ее любишь? – спросил он.
– Как никого и никогда, – ответил я.
Если б Ефим спросил за что – не ответил бы. Не знаю за что. За все сразу. А вслух объяснил ему, что хочу, чтоб она всегда была рядом. А еще лучше – чтоб рукой ее ощущать.
Он, конечно, не удержался насчет руки. Но подтвердил, что, наверное, это и есть любовь.
Потом Ефим помолчал, подумал и сказал, чтоб я быстро на ней женился. Прямо во Владике.
– Она тебя тоже полюбит, – сказал он. – Процесс пошел. Я их хорошо знаю. Так что – можно.
– А она согласится? – спросил я. Эта тема теперь занимала меня едва ли не больше, чем спасение этноса.
– А почему нет? Ты с виду почти нормальный, – озадачился мой деликатный приятель.
– На семнадцать сантиметров ниже ее. Моложе лет на пять. И к тому же узкоглазый, как ты считаешь, – выдал я главное свое сомнение.