Вилли - худощавый, невысокий, деловой и подвижный рабочий лет тридцати пяти. Фриц постарше; он высок, плотен и медлителен, с широким, румяным и глуповатым лицом. К нам оба относятся без вражды, но и без фамильярности, а деловито и спокойно, как к менее квалифицированным членам бригады. Когда мы что-нибудь делаем неправильно или неаккуратно, то Фриц берёт у нас из рук инструмент и делает это сам, терпеливо показывая, как сделать правильно. Если непонятно с одного раза, то так же спокойно покажет ещё и ещё. У Вилли на это терпения не хватит. Сами они работают вместе с нами, делая всё, вплоть до мелочей, аккуратно. Работая без спешки, немцы, в отличие от нас, никогда, даже на короткие мгновения, не прерывают работу для отдыха. Так и работают, не разгибая спины, по четыре часа с утра до обеда и от обеда до конца.
Сашка Ивановский - это высокий, худощавый рабочий лет тридцати. Говорит скороговоркой, как и все ивановские и ярославские, и так же любит поболтать и приврать. Вологодский Сергей - солидный невысокий крепыш лет сорока с хитровато-ласковым взглядом. Он медлителен, но мужичок практичный и хозяйственный. Дома он был деревенским кооператором. Сергей Рязанский нескладный рыжий девятнадцатилетний деревенский парень. Должно быть, сама земля рязанская рожает и вскармливает Есениных. Так и в этом его тёзке сидит что-то непрактичное и мило есенинское. Эгоизма и зазнайства больше было в Сашке, а оба Сергея были славные, добрые люди.
Работаем мы в горизонтальном штреке на глубине 286 метров по перекладке железнодорожного узкоколейного пути. Снимаем старый путь, убираем слежавшуюся под ним землю, а затем, подсыпав щебень, укладываем новые шпалы, а на них рельсы более тяжёлого профиля. Вилли всё скрупулёзно проверяет и чуть что не так, заставляет переделывать. Только и слышно: Du must diese Arbeit widerholen. (Ты должен эту работу переделать).
Хотя говорят, что под землёй лёгкой работы нет, наша, пожалуй, неплохая. И вообще пока жить можно. На работе благодаря хорошей организации и спокойному отношению обоих немцев чрезмерно не утомляемся. Питание, особенно первое время, удовлетворительное. На день даётся 650-граммовый хороший пеклеванный хлебец, два раза в день по литру овощного супа и вечером кусочек маргарина размером с половину спичечного коробка. По субботам ещё 100 граммов маляссы - чёрной патоки из отходов сахарного производства.
Приближается время обеда. Всё чаще оба немца вытаскивают свои карманные часы. У Фрица они примечательны: похожи на чуть сплющенную луковицу, с резными стрелками и циферблатом, разрисованным розами и порхающими амурами. Эти часы - его гордость и, по его словам, достались ему от прадеда. Наконец не пропустив ни секунды, Вилли кричит:
- Pause. Alles fressen! (Пауза. Всем жрать!)
Всё останавливается в том положении, в котором застиг этот призыв. Ничего не доделывается, здесь это не принято.
Немцы садятся на специально сохраняемую чистую досочку, а мы на что попало: на рельсы, на мокрые шпалы или попросту на землю. Развернув свои небогатые свёртки с бутербродами, Фриц и Вилли оделяют и нас. Каждому дают по тонкому ломтику хлеба, слегка намазанному повидлом или маргарином, и по два таких же ломтика съедают сами. Своего хлеба у нас нет, так как мы получаем его только вечером и тут же съедаем. И потому, что аппетит разыгрывается, и потому, что ночью хлеб могут стащить.
Всего нас в шахте человек полтораста. Мы живём в большой казарме в глубоком подвале под главным зданием. Подвал разделен надвое: одна половина, где стоят двухъярусные деревянные койки - это спальня, а другая с длинными столами и скамейками - столовая. За перегородкой - кухня, а вернее раздаточная; в ней не готовят, а только раздают обед, привозимый в термосах.
Не раз я задавался вопросом: кому это интересно? Этот скучный, противный быт, эта обыденщина низшего разряда? Кто, наконец эти воспоминания стал бы читать, если бы, против ожидания, они вышли бы в свет? Их не станут читать женщины, потому что их здесь нет, а, значит, нет и любви. Неинтересно это и преуспевающим мужчинам, потому что здесь нет никакого преуспевания. Юношам это будет скучно, потому что нет ни героического, ни приключенческого. То есть, может быть, то и другое есть, но совсем не в красивом и не в цветастом виде. Остаётся, пожалуй, одна категория - старики. Не все, конечно, но думающие старики. Ну, если так, то для них и будем писать дальше.
Через койку от меня тоже на втором ярусе спит Мишка - молодой насупленный парень. Работает он на угле и, когда у него утренняя смена, то вечером перед сном у его ложа собираются чревоугодники. Мишка расспрашивает о кулинарных рецептах и наиболее примечательное заносит в сшитую им толстую тетрадь. А главное, сам читает описания собственных изобретений алчущим слушателям. Сквозь сон слышу: "Возьми сала, лучше свиного, и натопи его с полкотелка. Добавь туда стакан, а ещё лучше два, мёда. Потом масла коровьего ложки две положи." И всё в таком же роде. Названий своим кулинарным опусам Мишка придумать не может. Поэтому он даёт им номера, подражая в этом Бетховену или Чайковскому, которые тоже нумеровали свои симфонии. Например, "Хорошая пища No18" или "Отличная пища No 7". Иногда всё же название озаряет его: "А пробовал ли ты когда говяжий кисель?" Нет, не едал, - отвечает очередной чревоугодник. - "Ну так возьми мяса говяжьего побольше, варёного, мелко его поруби, сала топлёного туда влей, муки ржаной, и вари пока не загустеет". Для большей достоверности Мишка обычно не приписывает кулинарные открытия только себе, а ссылается на некоего хорошего и знающего человека. Само собой разумеется, что всё это мечты, от которых до действительного пайка не ближе, чем от Земли до Луны. Со временем несоответствие между затратами энергии на работе и пайком дает себя знать сильнее, чем в начале. К тому же вдвое уменьшили порцию хлеба.
Однако таких сумасбродных мечтателей не так уж много. Другие ищут более реальные пути. Появилось множество кустарей, сбывающих немцам и французам свои изделия. Вологодский сшил хорошие домашние туфли без задников, именно такие, как любят немцы. За них дали двухкилограммовый хлеб и кило два картошки. Туфли так понравились, что сразу же поступило несколько заказов.
Теперь у нас заработала артель. Сашка снабжает материалом, то есть ворует в шахте или покупает у других куски резиновых шлангов. Шланги идут на подошвы, а из их оплётки разматываем нитки. Вологодский шьёт туфли, а я выполняю разные подсобные операции: разматываю нитки, сшиваю поднаряд (покладку) с верхом и прочее. На верх идет мой изумрудно-зелёный, порядочно выношенный мундир, некогда украшавший польского улана. На поднаряд режутся рубахи и кальсоны.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});