ей записку о Назарове? Зачем? Это походило на какую-то изощренную подставу, но смысл ее ускользал, она еще толком и не успела никому перейти дорогу. Мысль повитала-покружилась и, не найдя простора для полета, побилась о нейроны и засохла, как бабочка в банке.
Вспомнился Хакимов. Кошмары о нем еще снились, но уже сильно реже. Она чувствовала вину, это ведь она притащила его в баню той ночью. Бедный засранец был бы жив. Менты те были бы живы. На прошлой неделе она добралась-таки до его могилы. Принесла пару банальных гвоздик, попросила прощения, пустила слезу. Рассказала ему, чем сейчас занимается, усмехнулась, сказав, что он бы все равно не поверил.
Он был похоронен на новой части кладбища черти где за МКАДом, если старые захоронения еще имели какой-то уют благодаря узким аллеям и растительности, то участок Хакимова выглядел как пустырь. Зимой могила смотрелась совсем удручающе: голое поле новых захоронений без единого куста и деревца и наполовину занесенное снегом надгробье с повядшими искусственными букетами с похорон. Вокруг ряды Ивановых, Петровых, Симоновых. Кто-то прожил сто лет, застав три государства, а кто-то умер в девять.
Она не была фаталисткой, но в последнее время все чаще думала о судьбе. Тонкая грань между жизнью обычного московского следователя и безумной изнанкой столицы пролегала через «Энциклопедию русской демонологии», которую впопыхах перед лифтом ей сунула в руки вдова Водолазова. Да даже имей эту книгу на руках, она могла бы просто пропустить странички про банника и дело бы благополучно перекочевало в разряд странных висяков. Но она влезла в это сама и отправила на тот свет своего напарника. Не об этом ли говорила мать, когда кричала ей, что чувствует в ней зло? Что она рушит людей, к которым прикасается?
Нет, бред, у бедной мамы просто случился очередной припадок. Мама, мама. Она же не сразу такой стала. Первые звоночки начались после убийства отца. Мать, нашедшая его с двумя ножевыми, конфликт хозяйствующих субъектов, была какая-то очень спокойная, временами только нервно улыбалась. Еще больше мать улыбалась, когда брат очевидно стал превращаться в наркомана, Агафья понимала, что что-то не так, старалась быть с ней, предлагала ей обратиться к психологу. На похоронах брата мама уже смеялась, как смеется нередко и сейчас, встречая ее в больнице номер четыре. Маме вряд ли когда-то станет лучше. Иногда Агафья думала, что смерть предпочтительней такого бытия. Во время одного из приемов ей хотелось кончить все подушкой.
Из размышлений ее вывел направляющийся к ее столу одинокий алкоголик.
Она знала этот взгляд. Прям фильм «Непристойное предложение».
Остановила его сердитым взглядом и жестом руки. Тот грустно уставился в ответ.
– Ну извините-с… – пьяно пробормотал ловелас и поплелся к выходу.
Еще с полчаса она сидела уже с новым стаканом.
Визит алкоголика постепенно навел ее на мысли. Как же давно у нее не было… А после того дела в Курьяново долго и не хотелось. Бармен, вроде симпатичный мальчик, переглянулся с ней пару раз, но она не могла с незнакомыми людьми.
Агафья вытащила телефон и стала перебирать редкие оставшиеся контакты. Из немногих мужчин выделялась безальтернативная кандидатура: ее напарник Барченко. Она усмехнулась: «Проверенными дорожками идешь, Игнатова. Раньше с Хакимовым стресс снимала, теперь… Как там гадалка сказала, в женихи тебе годится?» В детстве она представляла себе жениха повыше, помускулистей, с другим цветом волос, ну и точно не с именем Дима. Как подросла и представлять перестала.
Барченко оказался в сети. Что он делает, интересно? Опять депрессует? Подбухивает? Книжки свои читает, чтобы пытаться впечатлить девушек странными фактами о Москве?
Она долго гипнотизировала мессенджер, потом махнула рукой и написала: «Чего не спишь?»
* * *
– Ты знаешь, что над базами с ядерным оружием регулярно видят НЛО? Поэтому ядерной войны никогда не будет, они не допустят? – с утра в лифте Марья Петровна занималась вуменсплейнингом, тыкая пальцем в потолок на слове «они». – Триста двадцать случаев наблюдений. Говорят, в Карибский кризис по нам хотели американцы ракету пустить, а она у них не полетела, не дали. Присматривают за нами.
– Дай Бог, Марья Петровна, Дай Бог. Лишь бы не было войны, – у меня почти не было сил иронизировать.
Вчера я сильно набрался и сегодня ехал на работу на метро.
Я кое-как доплелся по сугробам до вестибюля, продрался через спешащую на выход человеческую волну, не взял рекламную газету, постоял в очереди к турникетам и был занесен толпой в вагон. Там было тесно, душно и жарко от лезущих в глаза и рот капюшонов с меховой оторочкой. Впрочем, при ближайшем рассмотрении оказалось, что не вся шерсть была капюшонами. От едущего куда-то мертвича в вагоне попахивало мокрой псиной, некоторые пассажиры озирались, пытаясь понять источник запаха. У меня же от него ужин запросился наружу, пришлось выйти на следующей станции и отдышаться. Несмотря на бесконечное открытие новых станций, поездка в московском метро в час-пик по-прежнему оставалась занятием на любителя.
Присев на минутку на холодную станционную лавку, я поморщился, припомнив события прошлого вечера. Убитая богема, вампиры, невесть откуда вылезший культ Кали, убитый Кочетков, убитый Казимир, Рейнеке, заговор вокруг убитого кандидата в мэры Назарова, чья-то попытка стравить МПД с Черным Кремлем, заляпанный значок-улика, почерк с записки о предателе в наших рядах, моя почти не покидающая мысли мертвая любимая девушка, моя странная и привлекательная напарница… Все это было чересчур. Я вчера нажрался.
В молодости я мог пить все, что горит: вперемешку вино, пиво, водку, джин, виски, абсент, самбуку, настойки, «Б-52», «Белый русский» и «Московский мул». Годам к тридцати из этого списка остались вино с пивом, да и то ограниченно, а то подлая похмельная мигрень потом сводила с ума весь день. Но вчера я себя не жалел, морщился и кряхтел, но накидывался виски, регулярно стуча официанту по краю стакана, прям как поломанные жизнью небритые детективы из американского нуара. Виски был какой-то странный, японский. Я в них не разбираюсь, сказал официанту чтоб налил дорогого.
Медленно нажираясь в одного за стойкой любимого московского паба, я пытался отключиться и не думать обо всем этом дерьме. Но назойливые мысли о расследовании и двух женщинах не уходили, лишь причудливо путались и принимали неожиданные направления в наступающем алкогольном делирии.
Где бы мы сейчас были, будь Лерка жива? Остался бы я в МПД? А мой ребенок, получил бы он дар? Откуда Казимир узнал про Назарова? Подтирает ли задницу Рейнеке? (Он же наверняка пачкает мех.) Почему Казимир выбрал Агату для письма-анонимки?