колдовал, пусть и не так часто, место не имело значения: маленькая комната в сумрачном клубе, квартира, лесная поляна или пустынный пляж поздней ночью. Другое дело, что у каждого колдуна или ведьмы свои предпочтения или «места силы». И вот таким местом для Эндрю всегда был дом, даже после смерти отца.
Здесь было спокойно и тихо, где-то невдалеке шелестели деревья, в воздухе пахло поздними осенними цветами после дождя. Одетт хоть и была рядом, но её присутствие было лёгким и незаметным. Эндрю сам вскочил в квартире, когда она прикоснулась к нему, и воскликнул, что надо вернуться домой.
Когда Эндрю и Одетт подъезжали, увидели что в окнах ярко горел свет. Как путеводный огонь за стеклом и стенами, пропитанными следами заклинаний, историей семьи, силой мужчин семьи Уолтон и мягкостью женщин. Только тогда Эндрю спохватился, что время позднее, а матери он не позвонил, и теперь переживал, что нагрянул с гостями так внезапно. Такси медленно остановилось, и Эндрю поторопился выйти из машины в холодную позднюю ночь. Подал руку Одетт, но та лишь придержалась за неё и быстро убрала.
Мать спокойно стояла на крылечке, укутавшись в шаль и в длинном шерстяном платье под стать погоде. Доски скрипнули, когда Эндрю взбежал к ней, не зная и сам, что скажет и как объяснить. Лаура Уолтон улыбнулась мудрой понимающей улыбкой и кивнула гостям.
— Проходите в дом. Ночь холодная, не стоит оставаться в ней. Я ждала вас.
— А здесь ничего не изменилось, — то ли задумчиво, то ли удивленно произнесла Одетт, подобрав подол собственной юбки, чтобы не испачкать о грязь, налипшую на доски веранды.
— Дома, как люди. Редко меняются, только если снести стены. Даже тогда останется фундамент и земля.
— Я соскучился, — Эндрю искренне и тепло обнял мать, вдыхая знакомый с детства запах духов.
— О, милый! Я тоже. Да заходите уже, холодно.
Эндрю упал на диван в гостиной на мягкие цветные подушки: голова снова кружилась, а мир по бокам то мутнел, то становился слишком резким. Если так и дальше пойдёт, то он долго не выдержит. Колдовство будто куда сильнее его самого, будто Эндрю — сосуд, который может не выдержать и разбиться на осколки.
Мать села рядом и положила ладонь на лоб Эндрю, и он поднял на неё наверняка воспалённый взгляд:
— Так же было и в детстве? Я этого не помню.
— Немного иначе. Тогда это действительно была болезнь, которая выжигала тебя. Ты метался в бреду и кошмарах, рассказывал мрачные сны, то дрожал от озноба, то тебя захватывал жар. И ничего не помогало.
Эндрю сел и уставился на ковер под ботинками. Вот так всегда! Его часто вели спонтанные решения, которые казались отличными, пока он не воплощал их в жизнь, а тогда результат оказывался не таким, каким хотелось бы. Да, Эндрю учился колдовству, умел творить ритуалы, но не контролировал такой напор, когда собственное сердце сносит чем-то древним и диким. Как и тогда, знатоков древнего бурлящего колдовства не было. И всё же в привычку Эндрю не входило сожалеть о выборе, который сделал сам.
А ещё ворон хотел показать родной дом и что-то ещё, пока мелькавшее мутным образом в голове.
Эндрю застыл в полутрансовом состоянии, а в сторонке Одетт с матерью тихо говорили, на столике перед ними остывал большой чайник, от которого тянуло успокаивающим сбором.
— Мне нужно в комнату отца.
— Тебе нужно поспать, — укоризненно заметила мать.
— Но для этого ему вовсе не требовалось бы приезжать сюда, верно? Сны порой приносят облегчение, а порой уводят туда, где опасно оставаться надолго.
Одетт покачивала носком ножки в забавных меховых тапочках, но выглядела при этом серьёзной. Эндрю не стал дожидаться, пока мать возразит и придётся убеждать. И всё же Эндрю чувствовал пристальный взгляд между лопаток, когда выходил из гостиной.
Футболка неприятно липла к спине, но Эндрю не обращал внимания. Отец хранил ритуальные принадлежности в закрытой части высокого шкафа, на двух полках, на которых всегда царил безукоризненный порядок. Баночки подписаны, на мешочках тоже неровные надписи, на каждом корешке книги подпись, а готовые наборы для ритуалов разделены по секциям в выдвижном ящичке. Эндрю и сейчас мог легко услышать хрипловатый спокойный голос, которым отец любил рассказывать сыновьям, что к чему. Кристофер всегда стоял, чуть склонив голову набок, руки за спиной в замке. Эндрю же бесцеремонно усаживался на пол и смотрел снизу вверх, с восторгом слушая про костяные амулеты, про отводящие зло ритуалы, про видения будущего… и прошлого.
Эндрю подержал в ладони увесистый мешочек, а потом высыпал крупные камушки на пол перед собой. Пара свечей — только чтобы сосредоточиться. Камни часто перебирал отец, говорил, что с ними советуется в трудные времена, и те всегда подсказывали ответы. В снах ворон возвращался в эту комнату — возможно, настало время увидеть прошлое.
Как и в детстве, Эндрю уселся на пол, скрестив ноги, качнулись на шее амулеты с птичьими косточками, скорее всего, вороньими. Отец обожал этих птиц, когда-то даже держал одного дома, пока всё-таки не понял, что это точно перебор.
Отец верил, что вороны — хранители их семьи.
Эндрю вздрогнул от колдовства, вспыхнувшего внутри него, и ощутил, что в вере отца действительно было нечто… большее. Глубоко вздохнув, закрыл глаза и сжал в кулаках камни.
Эндрю спустился вниз, когда уже светало. Одетт, свернувшись калачиком, задремала в глубоком кресле, а мать возилась на кухне, с которой тянулся запах тостов и жареного бекона. Замерев в коридоре, Эндрю впитывал в себя тишину и тепло дома, позабыв о видении. Честно говоря, глаза слипались, надо бы вздремнуть хоть пару часов, но сначала встретиться с Кристофером и Мари. Закатав до локтей рукава отцовской рубашки, Эндрю зябко повёл плечами и вошёл в кухню. Уселся за стол, подперев щеку рукой — а то бы точно уткнулся лбом в столешницу и вырубился.
— Ты была последней волей отца.
— Ты видел.
— Да.
— Это был наш уговор, если что-то пойдёт не так.
— И всё пошло не так.
Лаура развернулась к нему и аккуратно поставила две кружки с чаем на стол. Эндрю заметил, как сейчас заметен возраст матери: глубокие морщинки в уголках глаз, чуть видневшаяся седина даже под хорошей краской, печаль в глазах, которая приходит с опытом и невзгодами. Сейчас она не походила на ведьму, а женщину, в сердце которой жила забота и любовь и понимание, что, рано или поздно, даже самым близким причинят боль.
— Я вернулась с покупками, но было слишком поздно. Едва успела