Читать интересную книгу Лунное дитя - Алистер Кроули

Наука, хоть и медленно, но все-таки начинает убеждаться в том, что жизнь — это нечто большее, чем чистая химия и физика. У занимающихся оккультными науками на этот счет давно нет никаких сомнений. Динамическое; начало живой субстанции со смертью не исчезает. Поэтому начало, ищущее реализации, вынуждено либо дожидаться следующего воплощения, либо искать еще: живую материю, в бессознательном состоянии отпустившую от себя свое начало или душу. Ничего нет удивительного, что для переноса такого начала в живую материю маги используют коктейли из свежей крови — так легче вызвать желаемый дух. Дело это само по себе не трудное демоны всегда готовы вмешаться в плотскую жизнь, Время от времени этим сущностям попадаются необразованные или просто глупые люди, сами ищущие бессознательных состояний и для того собирающиеся в темных комнатах — без всякой магической защиты! — чтобы пригласить какого-нибудь духа или демона овладеть ими. Эта мерзкая глупость именуется спиритизмом, и любителей его можно узнать по тому, что ни к чему другому их умы уже не пригодны. Они не способны ни к ментальному сосредоточению, ни к логическому мышлению, потому что овладевший ими дух слишком часто вмешивается в происходящее, чтобы выражать их устами всякие глупости и нелепости, когда это взбредет ему в голову. Истинные духи никогда не пользуются столь неблагородными средствами, чтобы вернуться в земную жизнь; их пути светлы и не противоречат Природе. Для истинного духа реинкарнация есть жертва, отказ от уже открывшейся ему божественной жизни ради освобождения воли смертных от низменных желаний; демон же ищет реинкарнации, чтобы хоть отчасти удовлетворить свои неутолимые похоти.

Как животное, парализованное раневым шоком, следила жена Дугласа за действиями мужа, совершавшего свой отвратительный ритуал; лицо его было обращено в сторону, ибо никто не может взглянуть в лицо Гекате и сохранить разум. Заклинания, посвященные Гекате, суть проклятия против всякой нарождающейся жизни, символами же ее служат страшные ночные тени, белена и черный ягненок, еще неродившимся извлеченный из брюха черной овцы.

Это-то и обещал маг Гекате, сардонически усмехнувшись в душе, когда та внезапно дала знать о своем присутствии. Увидели ли они что-нибудь? Неизвестно. Тем более, что вряд ли кто-то из них осмелился даже поднять глаза. Просто по склепу вдруг распространилось ощущение ледяного холода, как будто некая сущность и впрямь отозвалась на произнесенные слова и совершенные ритуалы.

Ибо Геката и есть то, что в Библии названо «второй смертью». Обычная смерть для человека — величайшее из таинств, а все остальные таинства — лишь его символы; ибо это — последнее и абсолютное слияние с Творцом, но также и столп храма жизни, даже в материальном мире, ибо Смерть есть Жизнь.

Жена Дугласа тоже ощутила присутствие этой жуткой сущности, вызванной из Тартара. Ледяной холод пронизал ее до костей. Ничто никогда не терзало ее так, как упорное нежелание мужа позволить ей выполнить свое земное предназначение.

Она готова была даже смириться с проституцией, навязанной ей мужем, которого так любила, если бы — если бы…

Но всякий раз к ней вызывали Баллока, и всякий раз смысл ее жизни уничтожался в нестерпимых муках и еще более нестерпимой ярости. Это было уже не столько осознанное желание, хотя и оно было достаточно велико, сколько реальная физическая потребность ее натуры, такая же неодолимая и глубокая, как голод или жажда. Баллок, всю свою жизнь бывший жрецом Гекаты, еще ни разу не участвовал в вызывании той силы, которой служил. Его просто трясло, когда маг перечислял его хирургические подвиги, предъявляя богине, так сказать, поручительство в верности ее слуги. Он совершал свои преступные операции исключительно успеха ради, пользуясь ими также в качестве средства шантажа, не задумываясь об их магической подоплеке. Магией он тоже занимался, но почти исключительно ради удовлетворения чувственности необычным, а точнее даже нефизическим путем. Так бывало, когда его обуревала гордыня, что всегда сопровождалось' упадком духа; ибо он понимал, что его госпожа — сама стерильность и смерть. Та смерть, которой он сам боялся. больше всего. Циничное спокойствие Дугласа раздражало его; он сознавал превосходство этого великого мага, и надежда когда-либо занять его место умирала в его груди. В этот миг Геката проникла и его душу, нераздельно; сплетясь с его сознанием. Он вспомнил, что был жрецом ее, и ощутил готовность и дальше убивать в ее честь. богинь сильнее ее! Его охватил священный трепет тугов и, потрясенный сознанием своего невероятного; превосходства над другими людьми, он поклялся и дальше служить ей. Он был готов признать се единственной богиней Черной ложи — пусть только поможет ему избавиться от Дугласа! И тут же у него в голове возник план: он вспомнил, что «Анни» была верховной жрицей Гекаты, то есть рангом выше его; она не стеснялась открыто пропагандировать ритуальные убийства, за что однажды едва избежала ареста. Он подговорит Дугласа избавиться от Анни — и потом выдаст его ей.

Охватившие его чувства были настолько сильны, что его снова затрясло, но теперь уже от ярости и злорадства. Сегодня — особая ночь, и эта величественная церемония станет шагом к его следующей инициации. Он так обрадовался, что чуть не пустился впляс; согревшись в его старых костях, Геката вознаградила его великой радостью. Скоро пора и ему вступать в церемонию.

— Геката, мать смерти, пожирателъница всякой жизни! — гремел голос Дугласа, произносившего последнее заклинание. — Как я посвящаю эти тайное порождение человеков занесенному над ним зубу твоему, так да будет и со всем, что с ним сходно и сродно! И то, что произойдет с этой жертвой, брошенной на алтарь твой, да произойдет и с потомством Лизы Ла Джуффриа! Он повторил это заклинание тринадцать раз, всякий раз открывая его формулой:

ЕППСАЛОУМАГ ЕЕ THN EN ТШ KENE6I

FINEYMATI, AEINAN, AOPATAN.

ПАМТОКРАТОРА, 0EPOnOIAN KAI

EPHMOnOIANEONTA OIKIAN

EYLTA0OYZAN,[17]

взывая к «той, что опустошена духом, ужасна, невидима, всесильна», и препоручая ей «означенное тайное, названное и неназванное». Затем он обратился к Баллоку, велев ему действовать. Тот начал, но минуты через три вдруг выругался; когда же у лежавшей на алтаре женщины, несмотря на все ее мужество и стиснутые зубы, вырвался отчаянный крик, он выпрямился и, побледнев, спросил резко:

— Почему вы не позволили дать ей анестезию?

— А в чем дело? Ей плохо?

— Хуже некуда. А здесь, черт побери, нет ничего, что мне нужно!

Однако ему уже ничего не было нужно: он и так сделал; больше, чем предполагал.

Лицо миссис Дуглас, и без того мучительно-бледное, исказилось; невероятным усилием приподняв голову, она обратилась к мужу:

— Я всегда тебя любила, прошептала она, люблю и, теперь, когда… я… умираю.

Голова ее с глухим стуком упала на стол алтаря. Никто не знает, слышала ли она еще ответ Дугласа:

— Вот чертова кукла, она все испортила!

Ее уста произнесли слово «любить», произнесли с неподдельным чувством, и все так старательно подготовленное заклятие мгновенно рассеялось, как дым. В склепе не было больше ни Гекаты, ни даже магов: остались лишь двое убийц да мертвое тело их жертвы.

Дуглас не стал тратить на Баллока бранных слов.

— Приберите здесь, да побыстрее, — приказал он спокойно, и это спокойствие ранило больнее, чем издевательство или ругань. И ушел.

Предоставленный самому себе, Баллок чуть не впал, истерику, однако вскоре ему пришло в голову, что лучшей жертвы богине, чем содеянное им в этот раз, и быть не может.

Чувство мистической одержимости снова охватило его, радостное возбуждение вернулось: теперь уж Геката непременно возвысит его надо всеми!

Ему нужно было лишь втащить тело вверх по лестнице. А дальше старая дама свое дело знала. Он, как врач, свидетельствует смерть, и никто даже не вспомнит о кой-то жалкой проститутке. Сам же он немедля отправлялся в Лондон, чтобы переговорить с «А.Б.» с глазу на глаз

Глава XX ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ

Легконогая Весна прямо-таки рвалась в Неаполь, и приход ее был поистине божественен. В конце апреля ни на Апеннине, ни на Альбане, ни на горе Аполлиапа не было больше ни крупицы снега. Последний день месяца был жарок и тих, как в середине лета; склоны Позилиппо, казалось, ловившие каждый всплеск океана, так и не могли утолить жажды. Воздух над морем был так мутен и тяжел, что обитателям виллы не было видно не только Капри и голубого залива, глубоко вдававшегося с Запада в сушу, но даже Везувия.

Закат Солнца был величественен и печален; его диск казался лишь бледной тенью обычно столь вызывающе-яркой красноты, напоминающей кожу индейца. Уходя в немыслимых муках, оно пронизывало туман нитями мутного шафранного золота, и края грозовых туч на горизонте, приобретая все более фантастические очертания, создавали вместе с возвышенными, морщинистыми уступами гор удивительнейший пейзаж, постоянно меняющийся и до такой степени сказочный, что казалось, будто весь окружающий мир стал сценой чудовищных сатурналий, где плясали гигантские фантомы драконов, грифонов и химер.