она совсем расклеилась, всхлипывала не переставая, а глаза по-прежнему туманили слезы. Но Престон лишь нахмурился, с беспокойством глядя на нее, а потом снял пиджак и протянул его Эффи.
– Вот, возьми, – сказал он. – Извини, у меня нет салфеток.
Дурацкая ситуация. Эффи высморкалась в рукав.
– Почему ты так добр ко мне?
– А почему бы и нет?
– Потому что я вела себя с тобой ужасно. – Эффи издала жалкий смешок. – Доставала тебя, просто чтобы досадить, пыталась лезть в душу, вела себя глупо…
– Ты слишком строга к себе. – Престон повернулся на сиденье, и теперь они сидели лицом друг к другу. – Бросать мне вызов – не значит доставать. Я не всегда прав. Порой я заслуживаю встряски. И менять свое мнение вовсе не глупо. Это просто значит, что ты узнала новое. Каждому случалось передумать, это нормально. Лишь упрямые, невежественные ослы до последнего стоят на своем. Текущая вода – символ здоровья, стоячая означает болезнь, загнивание.
Эффи вытерла глаза. Она все еще не пришла в себя, но сердце уже билось почти в нормальном ритме.
– А кто из героев разочаровал тебя?
Престон устало вздохнул. Подобный вздох вполне мог бы принадлежать кому-то втрое старше его.
– Я ведь говорил, что мой отец умер. Что ж, многие люди лишились отцов, вряд ли в этом есть что-то необычное. Но обстоятельства смерти… хуже и не представить.
– Ты не обязан говорить об этом, – быстро произнесла Эффи. Услышав печаль в его голосе, она пожалела, что вообще спросила.
– Нет, все в порядке. Как я уже говорил, моя мама – ллирийка, из довольно состоятельной семьи из Каэр-Иселя, семеро ее ближайших родственников защитили ученые степени. Короче говоря, профессорская семья. Отец родился далеко на севере, в горах. Те места чем-то похожи на Нижнюю Сотню – по большей части небольшие поселки, но люди работают в шахтах, а не занимаются рыболовством. Как я понимаю, это была страстная история о запретной любви. Они переехали в пригород Кер-Иса – Каэр-Иселя – на аргантийской стороне границы, чтобы мы с мамой могли навещать ее родных. Отца бы не пустили – у него не было ллирийского паспорта. Ну да ладно. Он был прорабом на стройке, ничего особо престижного.
Престон отлично умел рассказывать. Он делал паузы в нужных местах, и в случае необходимости добавлял в голос серьезности. Эффи старалась вести себя как можно тише, едва осмеливаясь дышать. Впервые Престон так открыто говорил о себе, и ей не хотелось нарушить такой деликатный момент.
– Однажды летом, во время сильного шторма, ему пришлось работать допоздна. Мне в ту пору исполнилось шестнадцать. Он возвращался домой по скользкой, смертельно опасной дороге, и машину занесло на крутом повороте.
– Престон, мне так жаль…
– Тогда он не умер, – Престон кривовато улыбнулся. – Выжил, но сильно ударился головой о приборную панель, а затем об асфальт. Он не пристегнулся – безалаберный, как всегда. Маму это ужасно бесило. Приехала скорая и отвезла его в больницу. Наутро он очнулся и заговорил. Вот только слова его не имели смысла. Отец родился в простой семье, но был выдающимся человеком. Самоучка, но начитанный и очень вдумчивый. За обеденным столом легко держался наравне с моими дядьями, имевшими ученые степени. В подвале отец устроил библиотеку с сотнями книг. Что еще? Он любил животных. У нас никогда не было питомцев, но отец обращал внимание на каждого кролика на лужайке, на каждую корову на обочине дороги.
По мере рассказа голос Престона звучал все тише. От сквозившего в нем горя у Эффи сжалось сердце.
– Мне жаль, – снова повторила она, но он, кажется, ее не услышал.
– Черепно-мозговая травма – так сперва решили врачи. Они говорили, что, возможно, он вновь станет самим собой, но сказать точнее невозможно. Летели дни, но отец едва узнавал маму и нас с братом. Иногда он вспоминал чье-то лицо или имя, и тогда его глаза словно прояснялись, однако эта минута просветления почти сразу уходила. Внешне он не пострадал и, по словам врачей, вполне мог вести нормальную жизнь. Поэтому нам разрешили забрать его домой. Только отец ничуть не походил на себя прежнего. Он стал упрямым и агрессивным. Бил стаканы, кричал на маму. Скинул с полок книги. Такого прежде никогда не бывало. В конце концов мы закрыли его – вернее, он закрылся сам – в спальне наверху, где все время спал или смотрел телевизор. Мы приносили ему подносы с едой. Однажды именно я нашел его. Лежал на кровати мертвый. Глаза остались открыты, и на лице все еще мерцал свет от телевизора.
– Престон… – начала Эффи, но не могла придумать, что сказать.
Он натянуто кивнул, словно давая понять, что еще не закончил.
– После вскрытия обнаружилось, что врачи ошиблись с диагнозом. У отца была не черепно-мозговая травма, точнее, не та, о которой твердили доктора. У него развилась гидроцефалия. Жидкость скапливалась в черепе и спинном мозге, от чего давление все нарастало. Если бы врачи знали, они, возможно, вставили бы шунт и откачали жидкость. Но все выяснилось только после его смерти. Гидроцефалия. Вода в мозгу.
Теперь голос Престона звучал еле слышно. Глухо. Он будто сдался. Эффи захотелось податься вперед и прижать Престона к груди, но она лишь накрыла его ладонь своей.
На мгновение оба застыли. Неужели Эффи сделала что-то не так и слишком далеко зашла за невидимую черту? Но Престон вдруг перевернул ладонь и взял ее за руку, переплетя пальцы.
– Хотел бы я вспомнить, – очень тихо сказал он, – как отец в последний раз указал на кролика на лужайке. Когда я увидел его в тот день в спальне, ни о чем больше думать не мог, только об этих кроликах. Мягкий, яркий человек, которым он был прежде, умер задолго до того, как тело перестало дышать. Порой я чувствую себя виноватым, что учусь в университете… Ведь у отца никогда не было такой возможности. Он даже не увидит, как я получу диплом, не прочтет ни одной из моих работ, не… – Престон резко замолчал, и Эффи сжала его руку.
В окна машины бился ветер, и создавалось чувство, будто их несет бурлящий поток, а они цеплялись друг за друга, чтобы не утонуть.
Подняв голову, Престон поймал ее взгляд.
– Спасибо, – сказал он.
– За что?
– Не знаю. Наверное, за то, что выслушала.
– За это меня не нужно благодарить.
– Ну… наверное, отчасти именно поэтому я не слишком верю в постоянство, – немного помолчав, сказал Престон. – В любой момент можно лишиться чего угодно. Даже прошлое под