— Это правда, что там свободно продают нарко... дурь? — поправился
Олег. Йерикка немного досадливо проворчал:
— Да знаю я это слово — наркотики... Продают. И ещё много вещей делают, о которых здешние горцы и представления не имеют. Да и ты, наверное, тоже.
Йерикка ошибался. Олег — в основном понаслышке, по газетам и телевизору — всё-таки представлял себе, кажется, какое общество там, на юге, отгрохали данваны. То самое «свободное и демократическое» которым гордятся на Земле политики. По крайней мере — очень похоже, если судить по услышанному. Взрослые знакомые, друзья, наставники Олега, его отец — они это общество презирали, и мальчик принял от них такое же отношение, хотя, если честно, лично ему это общество ничем не досадило... А так ли уж ничем? А те уроды, с которыми сцепился Вадим, когда они начали приносить на школьный двор наркоту и толкать её соплякам? А две его, Олега, одноклассницы, которых нашли за городом — изнасилованных, с перерезанными горлами? «Лица кавказской национальности» затолкали их в машину среди бела дня, на людной улице — и этих подонков так и не нашли... А серые от скуки и безделья стайки его ровесников, шатающихся вечерами по улицам? Да, он, Олег, сам близко не сталкивался с этой жизнью. Но достаточно хорошо её знал — Йерикка ошибался...
— У нас очень похоже, — хмуро сказал он. Йерикка удивился:
— И у вас? А старики рассказывали, что ваши — ну, кто нам помогал — говорили: на Земле по-другому...
— Было, наверное, по-другому, — осторожно ответил Олег. — Но сейчас похоже на то, что ты рассказываешь...
— Значит, и у вас... — помрачнел Йерикка. — Тогда вообще край. Наши многие ещё надеются, что от вас снова помощь придёт. А кому тут помогать-то? Во всех горах полсотни племён, не больше ста пятидесяти тысяч человек, они за старые предрассудки цепляются. Ну, ещё анласы... И всё. Остальные гниют заживо.
— Почему же ты не убежишь? — спросил Олег. — Не на юг, а куда-нибудь ещё... На другой континент, я не знаю...
— Во-первых, я даже не знаю, есть ли другие континенты, — улыбнулся Йерикка. — В школе учили, что на Мире их только два — наш, большой, и Анлас — он меньше почти вдвое. А там тоже данваны разгуливают, как у себя на Невзгляде. А во-вторых... — он помедлил. — Понимаешь, я их ненавижу. Данванов. Даже не за отца, мать и братьев. Тут дело такое, тут война... Я их ненавижу за то, что они с нами сделали. За их тупую надменность и беспощадность ненавижу. Куда унести такую ненависть, в каком скиту её спрятать, Вольг? Да, можно ненавидеть и прятаться. Но я хочу ненавидеть и мстить. Даже если совсем нет надежды на победу... Лучше умереть, чем бежать, оплакивая своё поражение. Для мёртвых поражения нет.
— Ты веришь в богов? — поинтересовался Олег. Йерикка глянул строго:
— Я верю, что во мне есть что-то, не дающее делать подлости, — ответил он. — Если это не бог — то что?
— Совесть, — предположил Олег. Йерикка ответил:
— А это просто другое имя бога.
— А ты видел данванов? — спросил Олег, позабыв, что и сам их видел.
— Видел, — кивнул Йерикка. — Без их доспехов — видел, ты ведь про это спрашиваешь? Они рослые, могучие, с надменными лицами. Внешне — вполне люди. А вот детей и женщин их я не видел ни разу. Они их не привозят с Невзгляда... или откуда они там... и из наших там никто не бывал. По крайней мере, — поправил себя Йерикка, — никто оттуда не вернулся...
Гоймир что-то пробормотал во сне, выбросил из-под спальника руку и треснул ею Олега по носу. Олег отпихнул её — Гоймир даже не проснулся. Хмур, похоже, уснул. Йерикка тоже больше ничего не говорил — лежал с книжкой на груди, смотрел вверх и улыбался каким-то своим мыслям...
— Знаешь, — вдруг сказал он, — в отцовской библиотеке были книжки с Земли. Я умею читать и кириллицей... У моих родителей действовал канал связи с вашим миром — будь они живы, помогли бы тебе... Так вот. Среди прочих там была такая тоненькая книжечка в мягкой обложке. Сборник стихов «Альтернатива». Не все стихи хорошие, много было таких, что поют по данванской указке — в смысле, похожих на них... Но кое-какие мне понравились. Ты вообще любишь стихи, Вольг?
— Я? Н-н-н-н-н... — Олег затруднился с ответом. Если брать школьную программу — нет. Песни? Но это же не стихи... Он уже хотел ответить, что не очень, но вспомнил стихотворные предисловия к главам «Волкодава». И ещё — Киплинга, которого как-то начал читать со скуки, а потом... — Скорее да, чем нет, — решился с ответом он.
— Тогда послушай, — предложил Йерикка. — Я не помню автора, а стихи запомнил, потому что понравились...
И он начал читать — просто, очень обыкновенно произнося слова...
— Воды нашей реки то недвижны, то бешено быстры,И не в силах никто предсказать накануне их ход —Словно звуки из-под нервной руки пианиста,Что играет без нот, и не знает двух нот наперёд.
Клавиш чёрных и белых вековой разговор —Наши белые дни, переложенные чёрными днями,Но мелодия льётся, и никак не погаснет костёр —Значит, мы не одни, значит, кто-то невидимый с нами.
Ах, господа, ваши руки и помыслы чистыВ вечной битве за право мужчин быть всегда наверху —Но, стреляя друг в друга, я прошу не попасть в пианиста —Их так мало осталось на нашем мятежном веку.
Он всем вам нужен — он и сам это не понимает,Соединяя ваши души в пассажи свои,И к тому же, кто ещё вам сыграетВ день, когда вы окончите ваши бои?
Попеременно, вправо и влево толкая веслом,Движемся мы в старой лодке по воле теченья —Вот и арена, где зло будет биться со злом,И седой пианист потихоньку играет вступленье...
Примерно с середины Олег перестал слышать слова. Остался лишь РИТМ — горьковатый и печальный, как запах полыни в степи. Иного сравнения Олег не мог подобрать — и оно казалось ему точным. И только когда Йерикка закончил читать, мальчишка встрепенулся, вспомнив фамилию автора, чьи песни он слышал на отцовских кассетах — фамилию, для большинства его ровесников обозначавшую лишь ведущего программы «СМАК»:
— Это же Макаревич!
— Может быть, — кивнул Йерикка. — Понравилось?
— Я почти не слышал, — признался Олег. — Слов не слышал, я имею в виду. Я... я ВИДЕЛ.
Это звучало глупо. Но Йерикка понимающе кивнул:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});