Шрам доктора заживает.
Воздух, сказал Белкин, других предположений нет. Мы едим консервы и пьем из закрытых источников. Посему — только воздух...
— Вы хотите сказать, что здешний климат нас оздоровит? — усомнился я. — У всех глаза, как у кролей.
Мы сидели в темноте, используя для освещения тряпочку, полузатопленную в банке с растительным маслом. Почему-то масло не каменело. Свечки все за» кончились. Мы наблюдали за небом, за тем, как рыжая проволока пожирает остатки березовой рощицы за жутковатой игрой теней среди серых «поганок». Дежурства придумал сержант Саша. Всем здравомыслящим людям было понятно, что тимуровские затеи на чердаке ни к чему не приведут, но лучше играть в военное положение, чем в полный бардак.
Левая половина поселка перемолота серой заразой, справа наползают рыжие заросли с люками, а жалкий клин привычной, но засохшей земли зарастает липким паркетом... Кстати, кто сказал, что цементные поганки не двинут направо? Цементный лес мог внезапно изменить направление и обрушиться на Березовую аллею. Мы видели, с какой бешеной скоростью он растет. От домов на Сосновой сохранились лишь куски крыш и кое-где — очертания стен. К великому счастью, шлейф серых минаретов, слизнув половину поселка, углубился дальше на юг. По моим прикидкам, если его ничего не остановило. Оно уже должно достичь Петербурга...
Оно превращает невинные телефонные провода в кровожадных змей. Если Оно проникло в город, это конец. Там сплошные провода, людям не укрыться...
Мы с Белкиным сидели и бестолково наблюдали, как серые «поганки» плавно перетекают в более округлые формы, напоминающие шляпки шампиньонов. Потом на них зародились иглы, метра по два длиной. Бесконечное поле игл, словно собралось стадо исполинских ежей. Наблюдать это было страшно, но завораживало невероятно.
— Я хочу сказать другое, — поделился доктор. За стеклами очков моргали его воспаленные глаза. — Слезоточивость уже проходит. И кожа почти не чешется; я обошел утром всех, кто не спал. Кожа становится менее чувствительной.
— У кого? У вас? — Я воззрился на собственную ладонь, затем провел кончиками ногтей по груди и по ноге. — Я все чувствую, как и раньше, разве что...
— Что? — мгновенно отреагировал доктор.
— Ну... Мне показалось, что полегче стало переносить жару.
— А я вам о чем говорю? О восприимчивости рецепторов. Она снизилась, люди легче задышали.
— Мы адаптируемся, доктор? Как северяне в Сочи?
— Сожалею, но все не так просто. Это не адаптация, — он откашлялся, глотнул из фляги. — Там, внизу, докуривает последнюю пачку Антонина... не помню ее фамилию.
— Неважно, я понял. Это слепая женщина, мама нашего художника?
— Совершенно верно... — Белкин облизал губы. В его зрачках плясало пламя самодельного светильника. — Только она уже не слепая.
— Как это?.. — До меня не сразу дошло. А когда дошло, я в очередной раз стянул майку и попытался выжать ее в рот. Подобные «неприличные» акции уже никого не волновали. Я слизнул собственный пот и сфокусировал внимание на Белкине. Он зарос щетиной, обрюзг, почернел от жары, но разум пока его не оставил. Я бы очень расстроился, если бы доктор заболел психически; он представлялся мне одним из самых разумных членов «коммуны».
— Она не видит, но вдруг начала различать свет, — сухо подтвердил Белкин. — Да, милое дело... Видите ли, я не офтальмолог. Ко мне обратился Дмитрий, сын Антонины Евгеньевны. Умолял оставить историю между нами... Он просил меня осмотреть маму. Оставляя в стороне специфическую терминологию, сообщу вам одно — давно запущенная глаукома, эта болезнь неизлечима, хе. У женщины просто нет того, чем можно различать свет.
— Но она различает?
— Различает. Все увереннее.
Я подвигал коленом и решил открыть свой скромный секрет.
— А у меня вчера утром куда-то подевался артроз.
— Давно страдали?
— Последние девять лет.
— Девять лет?.. — Белкин отхлебнул из фляги. — Я предупредил Дмитрия, что поделюсь с вами... Именно с вами, чтобы не вызвать новой волны беспокойства. Старушка тоже обещала молчать. Она, хоть и не видит, исповедует на редкость трезвые взгляды. Гм... извините за «старушку»...
— Ничего, нормально. Вы младше меня на семнадцать лет... А другие? К вам кто-нибудь еще подходил?
— Другие достаточно молоды, у них пока нет серьезных системных заболеваний.
Я попытался сосредоточиться на его словах. Шрамы, зрение, мои многострадальные колени.
— Доктор, я читал, что в суровых условиях войны организм мобилизует все ресурсы... Или вы полагаете, что Оно?..
— Организм мобилизует, но! Ресурсы иного рода, — кивнул Белкин. — Сегодня утром, я имею в виду восход истинного светила планеты Земля... Так вот, сегодня утром я засек еще. Еще два необъяснимых явления. Которые, впрочем, прекрасно вписываются в рамки наблюдаемого бардака.
— Вы о силе тяжести?
Доктор поперхнулся.
— Господи, а я всерьез решил, что рехнулся... Значит, вы тоже заметили?
— Конечно, без точных приборов не обойтись, но, по моим прикидкам, за озером сила тяжести уменьшается процентов на пять. Зиновий подкидывал вверх камешки, монеты...
— А... мне говорили, что мальчишка перегрелся. Начал рисовать на земле хворостинкой и прыгать в длину. Я не придал значения, тут все перегрелись.
— Это я его попросил попрыгать. На ближнем берегу озера, возле пирса, мальчик легко преодолел свой собственный школьный рекорд на семь сантиметров. Если вы не в курсе, вчера ребята добрались до оврага на восточном берегу, где в озеро впадает цементная река, или труба, как кому удобнее. Трубу они форсировать не решились, они нашли милицейский «уазик.»...
Река серой материи течет со стороны озера Белого, за нашим озером она разделилась на два рукава. Западный рукав породил грибы, заросли грибов или минаретов, кому как удобнее, а восточный рукав, в виде подземной трубы, удаляется с изрядной скоростью в сторону города...
— Вы говорили о гравитации.
— Ага! Пока взрослые изучали то, что осталось от подстанции и от автомобиля, Зиновий прыгнул еще несколько раз. И перекрыл прошлые достижения на одиннадцать сантиметров.
— Почему же другие ничего не заметили? — въедливо бросил врач.
— Вы это и без меня знаете. Девяносто пять процентов людей видят частности, ленясь охватить главное.
— А что, по-вашему, главное? — Белкин глядел подозрительно.
— Вас действительно интересует мое мнение? Хм, вы первый, кто меня о чем-то спросил... Хорошо, главное заключается в том, что окружающая нас биоконструкция нежизнеспособна.
— То есть? Почему конструкция?
— Если отвлечься от идеи личной безопасности, это становится очевидным. Мы находимся внутри игрового поля с достаточно простым алгоритмом деятельности основных персонажей. Что вы на меня так смотрите? Не верите? Как вам угодно...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});