изменил позу. Ну, не самая удобная для табуретки-то. Не просто так в такие места ставят именно их. Чтобы опрашиваемый и руки не знал куда деть, и ноги. Вот ведь продуманные люди!
— Брат Михаил погорячился, и его можно понять, господин Артемьев. Он истовый слуга Церкви и враги веры для него хуже вони американского, будь он неладен, скунса. Знаете о такой зверушке?
Он, наконец, отставил в сторону тарелку. Водянистые глазки смотрели внимательно и равнодушно, а улыбка прямо сверкала. Да что ж среди местных храмовников один через одного твари? Помню же архидиаконов в Твери, вышедших втроём против лавины моих демонов, чтобы просто сдержать их на пару минут. Никого из них и не могу представить вот в такой вот постыдной ипостаси!
Моё молчание иерей растолковал как интерес:
— Скунс это мерзейшее создание, господин Артемьев, но при этом он же и творение Божие, да святится имя его.
Иерей перекрестился, подняв взгляд к потолку и продолжил:
— Можем ли мы обличать гнев веры, который направлен лишь в угоду блага Всевышнего? Встаньте на место Михаила! Официальная бумага с такими обвинениями не может кануть втуне. Это не анонимка какая-то. Ведьма и подселенец! В сердце Пушкинских Гор. Какой конфуз!
Про бумагу он говорил мне уже не в первый раз. Семён (хотя никто разумеется не сказал мне имени обвинителя) не постеснялся всё сделать по правилам, а не послать электронное письмо без подписи. Дурак, конечно. И теперь наверняка сам и пострадает от своей же инициативы.
Ну, за язык его никто не тянул.
— Вы действовали не по протоколу, ваше преподобие — холодно ответил я. — Вы должны были вызвать меня посредством официального письма через курьера. Назначить встречу. И если бы я проигнорировал указанное вами время, то тогда уже пускать в ход свою кавалерию. Но вы скрутили меня как будто бы… простолюдина!
Иерей снова улыбнулся, глазом не моргнув. Эк ты, Илюша, заговорил. Забронзовел, облагородился! Но сейчас это выигрышная карта. Пусть начальник архидиакона Михаил и относился к этому явно со скепсисом. Ну да, ещё неделю назад я был Илюшка из приюта для сирот, которых общество давно вычеркнуло даже из рядов простых людей, а теперь, смотрите ка, одарённый!
С которым у Первой Церкви должен быть особенный режим работы, благодаря множеству жёстких столкновений в прошлом. И этот режим святоши грубо нарушили.
— После чего, ваше преподобие, меня заперли в одной клетке с настоящей ведьмой, — продолжил я, изучая свои ногти. Стрельнул взглядом в сторону иерея. — Ей руки кандалами не связывали!
— Вас удивит, господин Артемьев, но ведьму это бы не остановило. Конечно, это не может никоим образом простить ошибку архидиакона Михаила, однако…
— Я не хочу слушать оправданий. Я требую официальных извинений. За клевету. За неуважение. За унижение.
Священник покачал головой, тяжело вздохнул:
— Да, конечно. Конечно, но всё же нападение… Не забывайте об этом. Вот если бы вы рассказали бы мне больше об этой… Василисе Богдановной Фесенко, верно? Тогда бы мы…
— Я не собираюсь об этом говорить.
— Но вас видели с ней и…
— Весь интернат видели с ней! — вкрадчиво заметил я. — О чём мы говорим, Ваше Преподобие? К чему это всё? Вы уже проверили меня на одержимость, на вселение, на ритуалы. Не делайте такие удивлённые глаза. Пока мы тут сидим меня наверное раз пять просканировали!
— Вы наблюдательны…
— Да, очень. И теперь я жду извинений от церкви. Причём побыстрее, у меня завтра утром экзамен по этике и морали, и мне не хотелось бы из-за этого инцидента ещё и не сдать выпускной экзамен!
Ёжкина ж ты кошечка, Илюша! Какой ты, оказывается, ответственный ученик.
— Но… — не унимался иерей.
— Или же давайте вызовем Исаака Моисеевича и продолжим общение через него.
— Исаака Моисеевича? — растерялся священник. — Какого Исаака Мо… Вы про господина Вольтке? — насторожился он.
Я молча улыбнулся в ответ.
— Удивительное знакомство для человека ваших лет, — пробормотал иерей. Запустил толстые пальцы себе в бороду. О как, задумался! Небось, надеялся, что я спасую и покаюсь на пустом месте. Ну а если и заупрямлюсь, то, как писалось в процедуре взаимоотношений между одарёнными и церковниками, мне пришлют адвоката от уездного собрания. То есть кого угодно и скорее всего ради галочки. Стажёрчика наверняка. А здесь совсем не «кто угодно». Здесь ядовитый зубр известный на всю губернию.
— Хм… Хорошо. Давайте не будем горячиться, господин Артемьев. Господь не любит гневливых. Мы должны проявить смирение.
Я хмыкнул. Смирение. Да я мастер смирения. Я его воплощение на этой земле! Сижу здесь, вместо того чтобы сдать барахло Анфисе, или отправиться в какую-нибудь неизведанную кафешку, чтоб попробовать вслепую коронное блюдо неизвестного пока шеф-повара. А ещё я мог бы быть в администрации, чтобы получить вознаграждение за закрытую зону в Большом Кротово. Да, безмерное безвременье, у меня была масса занятий, вместо которых я более чем смиренно сижу здесь напротив толстого иерея и изображаю невинность.
— Вы правы, — спустя почти минуту тишины тяжело вздохнул иерей. Едва поднялся из-за стола, отдуваясь. Опёрся о столешницу, глядя на меня сверху вниз. По-моему сейчас ему в наушник бубнили инструкции. Интересно кто отдаёт приказы иерею? Ведь, насколько я разбираюсь в рангах Первой Церкви, иерей не самый последний человек в иерархии.
Мне вспомнился тот игумен у школы. Может, он? Хм…
— От имени Первой Церкви приношу вам извинения, — ох нехорошее чувство было в его взгляде. — Очень рассчитываю на то, господин Артемьев, что и вы проявите терпимость по отношению к слуге божьему архидиакону Михаилу. В честь жеста доброй воли.
Он вложил во взгляд сотню тысяч намёков. Проще было прямо сказать: «Баш на баш, братишка, баш на баш. Ты мне я тебе».
— Вы свободны, — подытожил иерей.
Прогремело отодвигаемое кресло, эхо прокатилось по залу, отражаясь от стен и сводов. Священник развернулся и пошёл к черной двери в другом конце холла. Я огляделся, всё-таки слишком большое и пустое место. Но это и хорошо! Потому что у церковников есть допросные и поменьше, но там, наоборот, чересчур тесно от снаряжения, которое они позаимствовали у своих западных коллег. Всякие шипы, тиски, дыбы, крючья и железные девы. Очень рад, что наша беседа ограничилась этим помещением и не зашла дальше.
Позади меня открылась дверь, внутрь вошли двое вооружённых иноков.
— Господин Артемьев, прошу, — прогудел один из них.
Когда я вышел на улицу — шёл дождь. Стоя между белоснежных колонн, я смотрел, как ливень хлещет по листве тополей, а по асфальтовой дороге спешат под зонтами прохожие. На детской площадке напротив храма скрипели качели,