Палфейн, истинный моряк, умел лазить по снастям не хуже мартышек. Вскоре он сидел рядом с графом.
– И давно вы, господин черт, так забавляетесь? – спросил моряк.
– Как вы догадались, что я черт? – полюбопытствовал граф.
– Мне господин бургомистр сказал. Пошли слухи, что по крышам ночью прыгает черт. Вот я и решил познакомиться.
– Это замечательно. Только я не рядовой черт, я Хромой Бес, – ответил граф. – Я самый знаменитый бес и в этом и в подземном мире.
Палфейн испанских книжек не читал.
– Вы сам Сатана? – спросил он.
– Нет, Сатана – бес портных и мясников, – с презрением сказал граф.
– Тогда вы – Вельзевул.
– Этот – бес притонодержателей, распутников и возниц. Не-ет! Я – адская блоха, и в моем ведении плутни, сплетни, лихоимство, мошенничество! Я перемещаюсь скачками, господин моряк. Хотите – поскачем вместе?
– Отчего бы нет? – усмехнулся Палфейн. – А чем вы еще развлекаетесь, господин Хромой Бес?
– О-о, я снимаю крыши с домов и смотрю на безобразия! Мы с моим другом, доном Аррибо, столько любопытного повидали!
– С Арне Аррибо? Он что же, вместе с вами бродит по крышам?
– Он мой друг, он спас меня… от чего же он меня спас?.. От колбы алхимика? – граф задумался. – Да, меня заключили в колбу. Явился дон Аррибо и спас меня. Он вернул мне свободу.
– А я помогу вам сохранить свободу, – сказал Палфейн. – Если вы будете блуждать по крышам, вас поймают и посадят в темный подвал.
– Я улечу! Хотите – мы будем скакать по крышам втроем? Я подниму крышу с дома, где живут бегинки. Я покажу вам все их тайны. Вы знаете, что они по ночам принимают мужчин?
– Нетрудно догадаться, – ухмыльнулся Палфейн.
– К ним приходил ночью бродячий точильщик, и они его впустили. Пойдем посмотрим – может, увидим и других любовников. Точильщик, который говорит по-французски, – можете вы это вообразить, господин Палфейн? Вот и дон Аррибо очень удивился. Париж прекрасен в пору цветения каштанов.
– Я никогда не был в Париже, – признался Палфейн. Он знал, что в рассуждениях безумцев есть тайная логика, но выловить ее вменяемому человеку трудно, и лучше поддерживать простую беседу, пока не удастся сманить графа с крыши.
– А я был. Париж прекрасен в пору цветения каштанов. Это чистая правда. А вслед за точильщиком пришел длинноногий плясун, вы его знаете – он плыл вместе с нами на «Трех селедках». Он ничего не говорил про Париж и про каштаны, он требовал, чтобы бегинка опять стала его любовницей. Он заявил, что бегинки соблазнили его и бросили! А еще бегинки получают письма с большими красными печатями. Дьявольские письма – на печати три пентаграммы! Дон Аррибо заинтересовался, я знаю – он хочет прочитать эти письма. Может быть, он тоже любовник бегинок? Как вы думаете, господин Палфейн?
– Все может быть, – дипломатично ответил старый моряк.
– Иначе почему бы он поссорился с плясуном? Плясун только что был у нас и кричал на дона Аррибо, но я плохо разобрал, о чем речь, я уже летел… наверно, я опускался, что-то слышал и опять взлетал на крышу…
– Значит, Арне Аррибо ссорился с плясуном из-за женщин? – уточнил Палфейн.
– И как еще ссорился! На лужайке перед моим домом, прямо над самой речкой. Какую крышу для вас снять?
– Какая вам больше по душе.
– Я еще ни разу не снимал крышу аптекаря… У Фортуны тоже есть свои аптекари – их бы водить на похоронах за катафалками тех людей, коих они уморили…
Палфейн пытался уловить логику в речах графа, но безуспешно.
– Ваша светлость, время позднее, а я с утра на ногах, – сказал он. – Давайте-ка я провожу вас домой, а завтра вечером мы встретимся и всласть погуляем по крышам. Может быть, ваш слуга вас ищет…
– Бесенок! – воскликнул граф. – Ко мне обещал прилететь мой бесенок!
– Тем более.
С немалым трудом Палфейн препроводил графа домой и убедился, что Ян принял его и ведет в опочивальню. Три табурета так и остались во дворике. Палфейн уселся и крепко задумался.
Способы лечения безумцев были однообразны – сажание на цепь, обливание холодной водой, для буйных – побои. Палфейн видывал сумасшедших и в море, и на суше. Граф казался ему безобидным безумцем и рассказал немало любопытного – жаль было бы запирать его в сыром подвале. А вот Арне Аррибо, поддерживавший и укреплявший графа в его сумасбродствах, жалости не вызывал – зато вызвал разнообразные подозрения. Размышляя и вспоминая все, что зацепила и припрятала память касательно повара, Палфейн пошел в форбург. Сторожа у ворот его уже знали, безобидно обругали – не в его годы шастать по ночам в поисках сговорчивых красоток! – но впустили. Комнатушка Палфейна была поблизости от зверинца. Он разложил постель, прислушался – вроде бы зверье не гомонило. И очень скоро моряк заснул.
* * *
Утром Палфейн, встав, первым делом пошел навестить мартышек и змею Изабеллу. Потом было время завтрака. Он завтракал вместе с герцогской челядью, но его самолюбие от этого не страдало – за стол их высочеств моряка все равно не позовут, а от челяди сразу узнаешь все новости.
На сей раз новость была печальная – на плотине возле пороховой мельницы застряло мертвое тело. Сперва думали – утопленник, время от времени кто-нибудь валился спьяну в Алексфлусс. Оказалось – удар ножом в сердце.
– Бедный парень, – сказал старший конюх Бруно. – Называется, приехал за славой и деньгами…
– Кто это? – спросил Палфейн.
– Плясун – тот, долговязый, что у них за главного.
– Никласс Пермеке?
– Он самый. Вы ведь, господин Палфейн, вместе с ним прибыли?
– Вместе с ним, – пробормотал Палфейн.
– И кому бы он мог помешать? Он вел себя, говорят, очень пристойно, только с сестрой ссорился. Каким нужно быть дураком, чтобы позволять сестре танцевать на сцене? А он же и сам ее выучил…
Палфейн поладил с танцовщиками, пока вместе плыли в Либаву. Он пошел в замок, где им полагалось быть с утра, чтобы разучивать новые танцы. Они действительно пришли и ждали в Корабельном зале Длинного Ваппера, пока им не сказали, что он убит.
Дюллегрит плакала на плече у Йооса. Остальные совещались и строили догадки с домыслами. Они знали, что Никласс иногда поздно вечером выходил в город, но задавать ему вопросы не решались, а следовало бы.
– И вот мы ничего не знаем! – говорил Дирк. – Совсем ничего!
– Кое-что знаем. Он мог ходить к рыжей бегинке, – возразили Дирку.
– Если они помирились и он возвращался от бегинки – то кому он помешал?