– А зачем мне учитывать совершенно бесполезные вещи? – спросил Хичкок, все так же пялясь в пустоту. – Я практик. Зачем перебирать воспоминания, если Земли нет, если по ней нельзя прогуляться? Это вредно. Мой папаша говорил, что воспоминания – это дикобразы. Ну их к черту! Они губят твое дело. Они заставляют тебя плакать. Если хочешь быть счастливым – не вспоминай.
– Я только что побывал на Земле, – ответил Клеменс, покосившись на Хичкока. Тот раскуривал новую сигарету.
– Ты сам – необъезженный дикобраз. Позавчера ты отказался от ленча – тебя одолевали воспоминания. Ну тебя к черту вместе с ними! Их нельзя ни выпить, ни съесть, ни потрогать, ни ударить, ни переспать с ними; можно только наплевать. Я умер для Земли, а она умерла для меня. Этой ночью в Нью-Йорке никто по мне не плакал. Значит, к черту Нью-Йорк. Здесь, в космосе, нет ни зимы, ни лета. Весна и осень исчезли. Здесь нет ни ночей, ни рассветов – только космос и снова космос. Еще есть я, ты и наш корабль. Я по-настоящему уверен только в том, что есть Я. Вот и все.
Клеменс пустил тираду Хичкока мимо ушей.
– Я только что бросил дайм в автомат, – сказал он, спокойно улыбнулся и взял невидимую телефонную трубку. – Позвонил своей девушке в Айвенстоун. Хелло, Барбара!
Ракета все плыла через космос.
В тринадцать часов пять минут раздался звонок, собрал всех на ленч. Клеменс опять не хотел есть.
– Ну, что я тебе говорил! – воскликнул Хичкок. – Все твои дикобразы – воспоминания. Плюнь ты на них, плюнь, говорю тебе. Погляди, как я сейчас разделаюсь со жратвой. – И повторил каким-то механическим голосом: – Смотри на меня.
Он отрезал большой кусок от пирога, положил в рот, пожевал, посмаковал, проглотил. Он разглядывал пирог, словно прикидывал, с какого края приняться за него теперь. Он потрогал пирог вилкой, потом надавил на него, так что лимонная начинка выбрызнула между зубами. Он взболтал бутылку и налил себе полный стакан молока, наслаждаясь бульканьем, словно музыкой. Он долго смотрел на молоко, любуясь его белизной, потом выпил так жадно, словно целый век не пробовал его. Он подмел ленч за пару минут, наелся до отказа, но посмотрел, нет ли чего-нибудь еще. Больше ничего не было. Он тупо поглядел в иллюминатор.
– Это тоже ненастоящее, – изрек он.
– Что? – спросил Клеменс.
– Все эти звезды. Кто и когда держал в руках хотя бы одну из них? Что толку попусту созерцать предметы, удаленные на миллионы и миллиарды миль. Все, что отстоит так далеко, теряет ценность и больше не беспокоит.
– Зачем же ты стал космонавтом?
Хичкок удивленно посмотрел в пустой стакан, крепко сжал его, отпустил и снова сжал.
– Не знаю. – Он провел языкoм по краю стакана. – Полетел и все тут. А сам-то ты знаешь, зачем делаешь то или это?
– Но ведь тебе нравится лететь?
– Не знаю. И да, и нет. – Глаза Хичкока обрели наконец спокойствие. – Пожалуй, я полетел ради самого космоса, большого такого космоса. Мне всегда нравилось думать об абсолютной пустоте, где нет ни верха, ни низа, и о себе самом посреди этой пустоты.
– Ты никогда раньше не говорил об этом.
– А вот теперь сказал. Надеюсь, ты хорошо расслышал?
Хичкок закурил новую сигарету. Он часто затягивался, раз за разом окутываясь клубами дыма.
– Какое у тебя было детство? – вдруг спросил Клеменс.
– У меня его никогда не было. Это, пожалуй, будет почище твоих дикобразов. Как бы то ни было, тот "я" умер. Не желаю его вспоминать. Представь, что ты умираешь каждый день и лежишь в опрятном пронумерованном ящике и никогда не воскреснешь, никогда над тобой не поднимется крышка, потому что за время своей жизни ты умирал две тысячи раз. И каждый раз это был особенный человек, которого я не знал, не понимал и не желал понимать.
– Но ты же сам себя свел в могилу. Все свое прошлое ты просто похоронил.
– А на что мне тот, молодой Хичкок? Он был болваном, круглым болваном, откуда ни взгляни; привык к этому и пользовался этим. Папаша его был подонком, мать – из того же теста, и он только обрадовался, когда они умерли. Я не желаю возвращаться в те дни, не хочу видеть его рожу. Он был болваном.
– Все мы болваны, – ответил Клеменс, – всю нашу жизнь и каждый ее день. Мы думаем так: "Сегодня-то я умница, я выучил свой урок. Верно, вчера я был болваном; вчера, но не сегодня". А назавтра понимаем, что снова оказались в дураках. Наверное, есть только один способ жить в этом мире: принимать как должное, что все мы несовершенны, и поступать соответственно.
– А я не хочу понимать о своей глупости. Тому, молодому Хичкоку я не подал бы руки. Да и где он сейчас? Можешь ты мне его найти? Он умер, ну и черт с ним. Я не желаю думать ни о том, что я буду делать завтра, ни о том, сколько глупостей я наделал вчера.
– Ты ошибаешься.
– Ну и пусть. Позволь мне и дальше ошибаться. – Хичкок снова уставился в иллюминатор.
Весь экипаж смотрел на него.
– А метеор есть на самом деле? – вдруг спросил он.
– Конечно, есть, черт побери, и ты это прекрасно знаешь!
– Да, их видно на наших радарах – этакие блестки в черном космосе. Нет, лучше верить только в то, что под рукой. Иногда, – он окинул взглядом экипаж, – я не верю ни во что, кроме самого себя.
Он поднялся.
– Есть что-нибудь вне нашего корабля?
– Да.
– Я должен посмотреть. Прямо сейчас.
– Успокойся.
– Подожди, я скоро вернусь.
Хичкок быстро вошел. Космонавты перестали есть.
– Давно это с ним? – спросил один. – Я имею в виду Хичкока.
– Только сегодня началось.
– А по-моему, он все время какой-то странный.
– Пожалуй, да, но сегодня ему совсем худо.
– А что скажет психиатр?
– Такое бывает. Каждый когда-нибудь впервые становится с космосом лицом к лицу, со мной было бы то же самое. Сперва начинаешь философствовать, потом пугаешься, разглагольствуешь до хрипоты, начинаешь во всем сомневаться, даже в том, что Земля есть на самом деле, пьешь, похмеляешься и так далее.
– Но Хичкок не пьет, – заметил кто-то. – Уж лучше бы пил.
– Как же он прошел комиссию?
– А как мы все прошли ее? Им нужны люди, а ужасы космоса многих пугают. Вот так в космос попадают люди на грани срыва.
– Хичкок не из таких, – ответили ему. – Он, скорее, из тех, кто падает и не ушибается…
Они подождали минут пять – Хичкока все не было. Наконец Клеменс вышел и поднялся на верхнюю палубу. Хичкок стоял там, поглаживая стену.
– Это здесь.
– Да, здесь.
– Я испугался, что все это исчезло. – Хичкок пристально смотрел на Клеменса. – Ты живой?
– Да, и довольно давно,
– Нет, – возразил Хичкок. – Сейчас, со мною рядом, ты, конечно, жив, но минуту назад ты был ничем.
– Я был сам собой, -ответил Клеменс.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});