– Что я тебе говорил, – тут же заметил это Хичкок. – Вот тебе твои чертовы дикобразы! Забудь о них, как я тебе говорил. Смотри, какой у меня аппетит, – произнес он все это монотонным, неживым голосом, без тени юмора или злорадства. – Следи за мной, – он положил в рот солидный сок пирога, проверил языком его мягкость, затем перевел взор на остатки пирога на тарелке, тронул его вилкой, нажал и стал мять лимонную начинку, следя, как она брызжет струйками меж зубцов вилки. Затем он ощупал рукой бутылку с молоком и наполнил им стакан, прислушиваясь к звуку льющегося молока. При этом он так пристально смотрел на молоко, словно ждал, что оно побелеет еще больше, и так быстро осушил стакан, что едва ли распробовал вкус молока. Свой ленч он съел в считанные минуты, лихорадочно забрасывая пищу в рот, а съев все, стал поглядывать по сторонам, нельзя ли прихватить еще что-нибудь. Но поблизости все уже было съедено. После этого он снова тупо уставился в иллюминатор, где видел космос и ракету.
– Все это нереально, – вдруг сказал он.
– Что? – спросил Клеменс.
– Звезды. Кто-нибудь хоть раз дотронулся до одной из них? Я вижу их, это верно, но что за радость видеть то, что удалено от тебя на миллион, а то и миллиард миль? Стоит ли думать о том, что так далеко от тебя?
– Зачем ты полетел? – неожиданно спросил Клеменс. Хичкок заглянул в свой досуха пустой стакан и, крепко зажав его в руке, отпустил и снова сжал.
– Не знаю, – он провел языком по краю стакана. – Просто должен был, вот и все. Разве ты всегда знаешь, почему совершаешь те или иные поступки в своей жизни?
– Тебе нравилась идея путешествия в космос? Перемена мест?
– Не знаю. Впрочем, да. Хотя нет. Важна не перемена мест, а важен момент, когда находишься между ними. – Хичкок впервые попытался сосредоточить свой взгляд на чем-то конкретном за иллюминатором, но туманность была столь далекой и неопределенной в своих очертаниях, что его взгляд не мог за что-либо уцепиться, и его лицо и руки выражали предельное напряжение. – Главное – это космос и его необъятность. Мне всегда нравилась его идея: пустота сверху, пустота снизу и еще большая пустота между ними, а в ней я.
– Никогда еще не слышал, чтобы кто-то так говорил о космосе.
– Вот видишь, я это сказал. Надеюсь, ты меня слышал.
Хичкок вынул новую пачку сигарет и закурил, жадно затягиваясь и выпуская клубы дыма.
– Каким было твое детство, Хичкок? – спросил Клеменс.
– Я никогда не был молодым. Тот Хичкок, каким я был, умер. Вот тебе еще один пример колючек памяти. Я не хочу сесть на них голым задом, спасибо. Я всегда считал, что умираешь каждый день и каждый день тебя ждет аккуратный деревянный ящик с твоим номером. Но никогда не надо возвращаться назад, поднимать крышку ящиков и глядеть на себя того, прошлого. Ты умираешь в своей жизни не одну тысячу раз, а это уже горы мертвяков, и каждый раз ты умираешь по-своему, с другой гримасой на лице, которая раз от раза становится все ужасней. Ведь каждый день – ты другой, себе незнакомый, кого ты уже не понимаешь и не хочешь понимать.
– Таким манером ты отрезаешь себя от своего прошлого.
– Что общего у меня с молодым Хичкоком, какое мне дело до него? Он был круглым дураком, которого вечно отовсюду выгоняли, кем помыкали, кого лишь использовали в своих целях. У молодого Хичкока был никудышный отец, и он был рад смерти своей матери, потому что она была не лучше. Неужели я должен вернуться назад, чтобы поглядеть на то каким было лицо отца в день его смерти, и позлорадствовать? Он тоже был дураком.
– Мы все – дураки, – промолвил Клеменс, – и всегда ими были. Только мы считаем, что меняемся с каждым днем. Просыпаешься и думаешь: "Нет, сегодня я уже не дурак. Я получил свой урок. Вчера я был дураком, но сегодня утром – нет". А завтра понимаешь, что как был дураком, так им и остался. Мне кажется, что выход здесь один: чтобы выжить и чего-то добиться, надо примириться с тем, что мы несовершенны, и жить по этой мерке.
– Я не хочу вспоминать о несовершенном, – заявил Хичкок – Я не могу пожать руку молодому Хичкоку, понимаешь? Где он сейчас? Ты можешь найти его для меня? Он умер, ну так и черт с ним! Я не строю свое завтра с учетом глупостей, которые наделал вчера.
– Ты все неправильно понял.
– Тогда оставь меня таким, каков я есть. – Хичкок, закончив ленч, продолжал сидеть за столом и глядеть в иллюминатор. Остальные космонавты странно поглядывали на него.
– Метеориты и вправду существуют? – вдруг спросил Хичкок.
– Ты, черт побери, отлично знаешь, что существуют.
– На экране нашего радара – да, такие светящиеся прочерки в космосе. Нет, я не верю ничему, что существует или происходит не в моем присутствии. Иногда, – он кивнул на космонавтов, заканчивающих свою трапезу, – иногда я не верю ни в кого и ни во что, кроме себя. – Он выпрямился. – Тут есть лестница, ведущая на верхний этаж корабля?
– Да.
– Я должен немедленно ее видеть.
– Не надо так нервничать, друг.
– Жди меня здесь, я скоро вернусь. – Хичкок быстро вышел.
Космонавты продолжали медленно дожевывать пищу. Прошло какое-то время, и, наконец, один из них поднял голову от тарелки:
– Как давно он такой? Я имею в виду Хичкока.
– Только сегодня.
– Вчера он тоже был чудной.
– Да, но сегодня с ним намного хуже.
– Кто-нибудь сообщил об этом психиатру?
– Мы думали, что обойдется. Каждый проходит через это, впервые попав в космос. Со мной тоже такое было. Сначала начинаешь философствовать без всякого удержу, а потом трясешься от страха. Покрываешься холодным потом, сомневаешься в родных отце и матери, не веришь, что есть Земля, и в конце концов напиваешься до чертиков. А потом просыпаешься с дурной башкой и все проходит.
– Хичкок ни разу не напивался, – заметил кто-то. – А ему не помешало бы хорошенько напиться.
– Не знаю, как он прошел отборную комиссию?
– А как прошли ее мы? Им нужны люди. Космос отпугивает людей. Большинство боится его до чертиков. Так что в комиссии не особо придираются при отборе и легко признают человека годным.
– Этот при всех скидках не может быть признан годным, – опять сказал кто-то. – Он из тех, кому все нипочем. От него всего можно ждать.
Прошло пять минут. Хичкок не возвращался.
Клеменс, не выдержав, встал и по винтовой лестнице поднялся на полетную палубу. Хичкок был там. Он с нежностью прикасался рукой к перегородке.
– Она существует, – говорил он себе.
– Конечно, существует.
– Я боялся, что ее нет. – Хичкок внимательно посмотрел на Клеменса. – И ты жив.
– Жив, и уже немало лет.
– Нет, – возразил Хичкок. – Сейчас, в данную минуту, пока ты здесь, рядом со мной, ты жив. Мгновение назад тебя не было, ты был ничем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});