— Господин супрем, вы знаете обстоятельства моей жизни лучше других… Я была связана с Фердинандом Олларом девять лет. Половину вашей жизни… Оллар любил Алву и оболгал его. По доброй воле он бы никогда этого не сделал. Его вынудили. Мой муж не был святым Аланом, но не предал бы своего маршала по доброй воле. Он бы не предал, даже если б ему угрожали. Это были пытки, господин супрем. Альдо Ракан поднял руку не просто на слабого — на узника. Вынудил лжесвидетельствовать, клясться именем Его. Погубить душу… Хвала Создателю, клятва, вырванная принуждением, недействительна, а грех падает на того, кто принуждал…
— Альдо не знал о пытках, — крикнул Дик. — Он бы запретил! Это обвинители… Альдо их прогнал. Всех!
— Потому что они не смогли убить Рокэ. — Катарина выронила четки, Ричард кинулся подобрать, но королева успела наклониться. Две руки сошлись на янтаре, и Ричард, сам не понимая, что творит, стиснул женские пальцы. Катарина рванулась, отскочила к стене и замерла с закушенной губой, внезапно напомнив Дейдри. Погибшую, звавшую в свою последнюю ночь брата.
— Тебя никто не тронет, — поклялся Ричард. — Никто! Даже Альдо…
Договорить юноша не успел. Катари начала сползать вниз по стене, цепляясь ногтями за обивку, со звоном рухнул одноногий бронзовый столик, тут же распахнулась дверь. Первой вбежала пожилая женщина, за ней — толстый монах.
— Брат мой, — велел он непререкаемым врачебным голосом, — выйдите вон.
Глава 5
Ракана (б. Оллария)
400 год К.С. Ночь с 1-го на 2-й день Весенних Ветров
1
Валтазар возник точно с боем полночного колокола. Призрак никогда не обращал внимания на людей, только на свои, то есть церковные, вазы. Не обратил и теперь. Проявившись у первого из позолоченных монстров, Валтазар раскинул руки, норовя обнять вожделенное сокровище. Вазища заколыхалась, ее контуры утратили четкость, сливаясь с силуэтом вернувшегося в грешный мир ворюги. Сцена была столь нелепой и при этом похабной, что, увидев ее впервые, Марсель не то чтобы сбежал, но удалился. Увы, тогда виконт был движим исключительно любопытством, теперь же обстоятельства требовали наступить чувству прекрасного на горло, и граф Ченизу наступил. В конце концов, призрачный настоятель храма Домашнего Очага не так уж и отличался от приценивавшегося к Елене Ракана или ушастого дукса, а некоторую прозрачность можно и пережить. Будь призрак сродни стеклянной рыбе, сквозь тело которой виднеются кишки, было бы хуже.
Первый из изукрашенных грубыми фигурками святых горшков перестал дрожать и кривляться. Валтазар не делал различия между своими кумирами; отобнимав одну вазу, он приступал к следующей. Валме покосился в сторону исповедальни — Марианна изводила монаха уже без малого час. Красавица обещала каяться подлиннее, но искушать судьбу не стоило. Виконт выжидал, глядя, как призрак здоровается с не своими сосудами. Наконец, не в силах выбрать любимейший, Валтазар занял позицию точно посреди небольшого помещения, в старину служившего молельней для знатных паломников. Точка была столь равноудаленной от вожделенных сосудов, что Марселю вспомнился Лаик и ментор, вдалбливавший унарам азы геометрии. Ностальгически взгрустнув — не то чтоб он любил математику, но юность есть юность, — виконт пересек молельню и возложил руку на отливающий червонным золотом бок.
— Господин Валтазар, — начал переговоры посол Ургота, — у вас ничего не получится. Они материальны, а вы — нет. В вашем нынешнем виде пытаться присвоить храмовое имущество бессмысленно.
Вопреки осиленным Валме трактатам о нематериальных сущностях, Валтазар не испустил ни стона, ни завывания. Он даже не расхохотался. Коршуном кинувшись на защиту подвергшегося нападению сокровища, дух внезапно пропал, зато запахло чем-то похожим на разбавленную вербеной падаль, а свет лампад потускнел, из золотистого став коричневатым. Валме догадался, что угодил в объятия призрака.
На всякий случай дипломат подпрыгнул — внизу мелькнула призрачная макушка. Разрубленный Змей, ну и бред! И ведь на трезвую голову, что особо приятно.
— Сударь, — вонь не то чтобы раздражала, но могла пропитать одежду и вызвать ненужные вопросы, — отойдите. Я не могу разговаривать, не видя вашего лица. Вы хотите получить эти сосуды в полную и безраздельную собственность? Если да, мы можем заключить сделку.
2
Сухие иммортели в свете лампадки казались сделанными из золота, их теплое сияние превращало полутемную приемную в почти дворец. Живые цветы в комнатах Катарины тоже были — скромные примулы в стеклянном кувшинчике возле накрытой на ночь птичьей клетки. Наверняка с передаренной Иноходцем морискиллой. Кроме нее и Дикона в комнате не было никого — служанка помогала лекарю. По всем правилам, как светским, так и церковным, Дику следовало уйти, а он бродил от стены к стене, трогая то цветы, то подсвечники, и думал сразу обо всем и не о чем… О том, что они опять не поняли друг друга.
Затворившись в Нохе, Катари отрезала себя от людей. Она знала лишь то, что хотел Левий, готовый на ложь и лжесвидетельство именем своего придуманного бога. Кардинал превратил королеву в невольную союзницу своих замыслов, сыграв на ее вере и чистоте. Катарина всегда винила себя в чужих ошибках и преступлениях, чего удивляться, что она стала орудием врагов Альдо и Талигойи?! Ложь порой кажется истиной, особенно если часть правды приходится скрывать даже от Робера.
Иноходец до сих пор злится из-за приговора, предательство Спрута его и то не переубедило. Что ж, Повелителю Молний остается лишь завидовать — неприятные решения за него принимает сюзерен, Эпинэ только исполняет. Попробовал бы он выбрать между чистой совестью и Талигойей!
Создавшие Кэртиану боги заповедовали своим избранникам в том числе и жестокость. Пока эти заветы выполнялись, Золотая Анаксия существовала. Как только на смену неприятному долгу пришел сладенький эсператистский обман, государство рухнуло. Нельзя, делая по-настоящему великое дело, остаться незапятнанным. Ворон, как ни странно, это понял; Эпинэ, Катарина, даже отец — нет.
— Сын мой, вы еще здесь?
Дикон кинулся наперерез вышедшему наконец врачу, опасаясь, что тот уйдет, но человек с голубем на груди с готовностью остановился. Вблизи он напоминал растолстевшего Вейзеля и был столь же хмур.
— Я против продолжения взволновавшего госпожу Оллар разговора, — без обиняков объявил он. — Я надеялся, что вы ушли, так как отказывать больной в ее настойчивой просьбе нежелательно. К сожалению вы здесь, и госпожа Оллар хочет вас видеть. Я даю вам полчаса и ни минутой больше. Если больной вновь станет плохо, это будет на вашей совести.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});