— Знаю, — недолго думая, кивнул Онуфрий. — Пятый день уже, считай, одна в подвале сидит. Чуть ли не ежедневно таскают ее в пыточную. Батогами бьют, пытаясь правду вызнать. Сам посадник, Фирс Матвеич, при допросе присутствует. То неспроста… Видно, у него свой интерес имеется. Только какой — не пойму. Не по чину ему, вроде. Стражники баяли, что молчит она, аки немая, и не выдает никого. Один раз сам видел ее. Кожа да кости — на ведьму смахивает. Ее так и зовут меж собой и заходить к ней боятся.
— Чего так?
— Ведьма она. И слова сокровенные знает. Скажет и утекет меж пальцев, словно водица.
Сидевший рядом Митрий открыл рот от удивления, услышав про такое диво.
— Закрой варежку-то, ворона залетит! — Кистень толкнул в бок подручного, а у Онуфрия спросил: — Чего ж до сих пор не утекла?
— Значит, время не пришло еще.
— И сильно ее бьют? — направил тему разговора в нужное русло Кистень.
— Сильно. Я так думаю, что еще немного — и забьют девку до смерти.
— Кто батогами машет?
— Демьян. Знаешь такого?
— Знать не знаю, но слышал, что лучше к нему не попадать. — Кистень переглянулся с Митрием.
— Это верно, — Онуфрий помолчал, с прищуром посмотрел на Кистеня. — А тебе до нее какое дело?
— Хочу вызволить ее. — Таиться не имело смысла. — И ты мне должен в этом помочь. Потому и пришел к тебе.
Онуфрий не удивился, только головой покачал.
— Гиблое то дело, неразумное. Держат ее не абы где, а в самом низу. И охраняют пуще всех остальных.
— Выведай, как к ней лучше подступиться. — Кистень наклонился через стол. — Внакладе не останешься.
— Я те повторяю, что гиблое это дело! — Онуфрий заметно охмелел, тоже приблизил раскрасневшееся лицо к Кистеню.
— Поэтому и плачу я тебе чистым золотом. Тебе ведь деньги нужны? Избу вон поправить, забор новый поставить… Да мало ли что еще! Золото никогда лишним не бывает. От тебя и требуется только, чтобы ты разнюхал, как ее получше из-под посадской опеки вывести. Обскажешь нам все толком и получишь свое сполна. Дальше уж мы сами. Тебе ведь это сподручнее будет сотворить, если ты вхож туда, куда нам путь заказан… Смотри, что у меня есть! — Кистень сунул руку за пазуху, достал плат, развернул. Золото заиграло, заискрило, отражаясь от стен. При виде такого у Онуфрия разгорелись глаза, и даже хмель пропал. — Сделаешь, как я прошу, половина этого твоя будет. Ты знаешь, слово мое крепко.
— Умеешь ты, Кистень, своего добиваться! — Онуфрий потер грудь, не отрывая взгляда от руки Кистеня. — Ладно, подумаю, что можно будет тут сотворить… Сделаем так. Завтра, после полудня, ожидайте меня здесь. Не в избе конечно, а рядом. Как только я явлюсь, хозяйка выйдет, знак даст.
— Ну и хорошо. Я знал, что ты мне поможешь, верил в тебя. Помнишь, как мы уходили от конников, обложивших нас, словно мышей в норе. Еще немного, и полетели бы наши головы. Но утекли. Даст Бог, и сейчас не оплошаем.
Он толкнул прикорнувшего Митрия, и они вышли из избы, миновали двор и растворились на улочках Борисова.
— Принесла вас нечистая! — Как только ватажники ушли, Онуфрий вылил остатки жидкости в кружку, медленно выцедил.
Онуфрий побаивался Кистеня, хотя и был ему многим обязан. Но золото вскружило голову и притупило страх. Если получит то, что тот обещал, можно бросить опостылевшую службу и зажить в свое удовольствие. А, значит, надо думать… Интересно, и на кой сдалась ему эта баба?..
Всю ночь Онуфрий не сомкнул глаз, все ломал голову. Но путного на ум ничего не приходило. Золото, такое желанное, нужное — уплывало из руке Да и Кистень, разуверившись в нем, мог сотворить невесть что. С него станется! Онуфрий уже совсем, было, отчаялся, как с первым криком петуха родилась мысль — простая и дельная. Чтобы проверить ее, непременно нужно быть у посадника на подворье. По-другому никак, а иначе подведешь бывших сотоварищей под мечи и кинжалы. Хотя, чего греха таить, думал Онуфрий и над этим. Но знал он, что Кистень такой вывертыш, что из любой передряги выскользнет, словно уж. Тогда жди беды, никого не пощадит. Онуфрий знал об этом не понаслышке, оттого и отбросил эту мысль, как только она, словно змея, прокралась в сознание.
Взбудораженный, чуть свет явился на подворье. Заспанный Мефодий хмуро поинтересовался: чего это он приперся ни свет, ни заря. Онуфрий наплел что-то несуразное, и Мефодий, махнув рукой, пошел по своим делам. Но напоследок предупредил, чтобы не попадал на глаза посаднику. Тот шибко не любил, когда посторонние шлялись на его дворе и мог взгреть. Но Онуфрий и сам о том знал.
Оказавшись предоставленным самому себе, Онуфрий начал слоняться по двору, заглядывая в каждый малоприметный закуток. Иногда перебрасывался словцом со знакомцами. Те не удивлялись, чего это он явился в столь неурочный час. Мало ли что могло привести его сюда. Поэтому и бродил он, осматриваясь по сторонам и прикидывая: что да как.
В который раз он поразился, сколь велик посадский двор. Во все клети и не заглянешь, даже если будешь цельный день слоняться. Весь двор был обнесен тыном в два, а то и в три человеческих роста. От главных ворот, где неусыпно дежурило несколько сторожей, пролегала широкая мощеная дорога, по которой вполне могла проехать запряженная парой лошадей телега. Сейчас двое холопов очищали ее от грязи. Посадник строго взыскивал за чистоту и, если замечал небрежность, то мог запросто отправить на задний двор, к Демьяну-палачу. Дорога вела к нескольким строениям, соединенным в одно целое длинными переходами. Тут тебе и несколько изб, где жил сам посадник с домочадцами; и светлые, чистые горницы, в которых посадник принимал гостей; и конюшни с амбарами, над которыми надстроены холодные сенники — для отдыха в особливо жаркие дни. Все было предусмотрено на посадском дворе. Каждый холоп и каждый воин знал свое место и без нужды под ногами не путался. Отдельной постройкой стояло деревянное здание, которое и притягивало взгляд Онуфрия.
Единожды довелось ему проникнуть внутрь, и знал он, что, если спуститься по каменной лестнице, то можно оказаться в темном подвале. Там имелось несколько клетей, запечатанных тяжелыми дверьми. Попадавшие туда колодники на свет божий уже не выходили, а заживо гнили под землей. Именно там, под землей, и сидела та девка, которую вознамерился вызволить Кистень. Так думал Онуфрий, но он ошибался. Потолкавшись среди стражников, узнал, что узницу перевели наверх, но стерегут еще пуще прежнего.
— Наверх, так наверх, — пробормотал Онуфрий, уже зная, как поступить.
Вечером, в той же самой избе, он беседовал с Кистенем. Неразлучный Митрий сидел рядом на лавке и равнодушно жевал моченое яблоко.