Конечно, не по своей вине, но тем не менее Лизбет винила себя. Ей следовало проявить больше настойчивости и убедить Френсиса пойти в плавание с Родни, как велел отец. Впрочем, Френсис тогда не выходил из истерики и не слушал ее доводов. Он все-таки заставил ее помочь ему уклониться от участия в морской экспедиции, но ожидавшая его судьба оказалась намного хуже той, которой он избежал.
Лизбет знала, что Френсису было страшно умирать. При мысли о том, что ему пришлось вынести, ее охватывали отчаяние и уныние. И вдруг, словно луч света в темноте, ее озарила внезапная мысль. Френсис предстал перед судом и был осужден на казнь, но он не открыл своего настоящего имени! Он не воззвал к отцу, умоляя его употребить все свое влияние ради спасения сына. И эта мысль смягчила горе Лизбет.
Френсис встретил свой конец мужественно. У него хватило смелости остаться безвестным ради спасения семьи от позора, несмотря на то что своим молчанием он уничтожил единственную слабую надежду на собственное спасение.
Он встретил смерть достойно! Лошадиные копыта мерно отстукивали эти слова. Он встретил смерть достойно…
Лизбет достигла места, где ее ожидали промокшие слуги с лошадьми.
— Теперь осталось совсем немного, — сказала она и удивилась, что ее голос прозвучал вполне бодро.
Лица слуг прояснились, и они послушно последовали за ней. Вскоре кавалькада подскакала в воротам Камфилд-Плейс, и Лизбет первая въехала в них, представляя, как через несколько минут встретится с отцом и мачехой. Они спросят ее о Френсисе, и ей придется им ответить.
Ее мозг словно заволокло туманом, в голове мелькали бессвязные, путаные мысли. Френсиса больше нет. Ей пришлось много раз повторить про себя эти слова, чтобы наконец поверить в них. Френсис умер, и умер мужественно. Лизбет представила, как его ведут на казнь вместе с изменниками Англии. Она всегда подозревала доктора Кина в измене.
В Англии один за другим раскрывали заговоры, составляемые тайными сторонниками Испании, мечтавшими избавиться от королевы-протестантки. Даже удивительно, что доктора Кина не разоблачили уже давно. Лизбет вспомнила его беспокойные глаза и бескровные тонкие губы, с удовольствием извращавшие самые очевидные факты, и поняла, что всегда относилась к этому человеку с неприязнью и недоверием.
Каким бы он ни был умным, но все же его ум подвел его. И он склонил Френсиса к измене своему государству. Лизбет тяжело вздохнула и остановила лошадь перед дверью дома. Проезжая по аллее парка, она даже не замечала знакомых с детства родных мест, и только сейчас, наконец, осознала, что вернулась домой.
Ее сердце дрогнуло. Она оглядела дом с его шпилями, с уходившими полукругом в стороны западным и восточным крыльями. Этот дом, где она родилась и прожила всю свою жизнь, раскрывал ей свои объятия…
Из-за двери послышался лай собак, затем раздались торопливые шаги. Лизбет охватила паника — она вернулась, но вернулась одна. Что же она скажет домашним? Внезапно, будто в ответ на лихорадочные поиски выхода, она ясно, словно наяву, услышала грохот пушек, увидела вспышки пламени, ощутила тяжесть головы Гэдстона на своей груди… Спрыгивая с лошади и направляясь к дому, она уже знала, что скажет отцу.
Парадная зала показалась ей необычайно просторной по сравнению с каютами «Святой Перпетуи». Слуги приветствовали ее поклонами и радостными улыбками, собаки — возбужденным лаем. А вот и отец — он уже спешил к ней через холл, а следом за ним Катарина с выражением жгучего любопытства на лице.
— Дитя мое, как я счастлив видеть тебя снова! — воскликнул сэр Гарри, обхватил дочь большими теплыми руками и запечатлел на каждой ее щечке по сочному поцелую.
— Лизбет, нехорошая ты девочка, сбежала, не сказав никому ни слова, — упрекнула ее Катарина, но в ее голосе не было привычного яда, и Лизбет поняла, что больше не боится мачехи.
— А где же Френсис? — пророкотал отец, обращая взгляд на дверь. Наступил момент, когда на этот вопрос должен быть дан ответ.
— Френсис умер, — ответила Лизбет спокойно.
— Умер?
Она почувствовала, как он впился глазами ей в лицо.
— Да, умер. Погиб в последней схватке с испанцами. Он вел себя храбро и мужественно. Вы можете гордиться им, отец.
— Я горжусь им… — Сэр Гарри скорее выдохнул эти слова, чем произнес их.
Лизбет взглянула ему в лицо и увидела на нем выражение, которого не смогла объяснить. Больше всего оно напоминало облегчение, но разве такое могло быть? На миг Лизбет усомнилась, не знает ли он, не подозревает ли, что с гибелью Френсиса связана какая-то тайна? Но тут же заставила себя выбросить из головы эту мысль.
Френсис погиб, сражаясь с испанцами. Она поклянется в этом даже на смертном одре и заставит Родни, когда снова увидит его, подтвердить ее легенду. Он не откажет ей, Лизбет почти не сомневалась в этом.
— Как грустно узнать такое о бедном Френсисе, — вздохнула Катарина, промокая уголки глаз кружевным платочком.
— Что принесла экспедиция? — спросил сэр Гарри.
Лизбет вздрогнула, услышав этот вопрос. Она и забыла, какие известия должна сообщить отцу. Как можно подробнее она перечислила ценности, заполнявшие трюмы «Святой Перпетуи» и «Морского ястреба», рассказала, что Родни задержался в Плимуте, но как только покончит с регистрацией и продажей товаров, то немедленно прибудет в Камфилд.
Сэр Гарри издал радостный возглас и принялся снова и снова расспрашивать о том, как была захвачена добыча, просил описать жемчуг, найденный на люгере, и товары, взятые в испанском форте. Лизбет незаметно для себя увлеклась повествованием, и упоминание о Родни несколько ослабило боль в ее груди.
Родни сказал… Родни скомандовал… Родни захватил… Родни! Родни! Родни!..
Произнося его имя, вспоминая о проведенных вместе месяцах, Лизбет испытывала одновременно радостное и горькое чувство. Как вынесет она ожидавшее ее одинокое будущее, будущее без Родни? Но сейчас не время об этом размышлять, сейчас она станет вспоминать только о славном прошлом!
«Я люблю его! — хотелось сказать ей отцу и Катарине. — Я люблю его. Если бы только он позвал меня, я пошла бы за ним босиком на край света. Я отдала бы за него жизнь… И, Господь тому свидетель, я не могу жить без него!»
Но вместо этого приходилось произносить дорогое имя спокойно и бесстрастно и надеяться, что голос и глаза не выдают ее сокровенную тайну.
Для Лизбет принесли вина и закусок, и она еще долго сидела и рассказывала, но наконец решила подняться наверх и сменить промокшую и запылившуюся после долгой дороги одежду. И только тогда, с некоторым трудом поднявшись на ноги, она осмелилась задать вопрос, который давно уже вертелся у нее на языке: