— Принимайте, хули орёте! — заорал Зеленый и скинул моего противника к остальным.
По палубе к нам неслось еще двое в черном. Просто — как быки в атаку. Я отпрыгнул от намеченного мной противника и сзади со всей дури, как только мог, пробил ему лоу-кик вдогонку и дернул назад за воротник жилета. Противник Зеленого, бежавший чуть сзади, притормозил, резко развернулся, пытаясь бежать. Однако Зеленов успел поддеть его ногу и морячок шлепнулся на палубу. Этих двоих мы тоже сковырнули вниз по трапу, навстречу поднимавшимся.
— Палево, мичман идёт! — сообщил мне напарник, и мы в два прыжка подскочили к своей каюте и затарабанили. Габой, стоявший на посту, выглянул в смотровой иллюминатор и открыл люк.
— Фуу… ну сходили в гальюн, — начал возмущаться я. Рука, которую пытались вывернуть, все-таки чуть ныла.
— Да ладно, зато развеялись! — засмеялся Зеленов. — Как мы «сапогов» покатали по трапу, красотища!
— Чо там было? — поднялся со своей лежанки встревоженный Федос. Пришлось, немного сгустив краски, описать ситуацию, выставляя нас белыми и пушистыми, а морских пехотинцев с «борта» — оголтелыми пособниками империализма, недостойных звания комсомольцев и прочее, прочее.
Тут же в каюту застучали. Федос выглянул в смотровое.
— Ну вот, походу на разборки пришли местные. Вроде сами, без офицеров и мичманцов.
Запускать к нам в каюту никого нельзя было, и поэтому Саня решил выйти сам. А мы его одного не отпустили, помня драку с Гвоздём. Короче, вышли мы трое. Остальные разведчики притаились у комингса, готовые выскочить в любую секунду.
Морпехов с «борта» было трое. Один патрульный, сопровождавший нас, один — тот, кто выкручивал мне руку, с уже распухшим ухом, и один — здоровенный сержант, по всему виду толи казах, толи киргиз.
— Что за разборы на железе? кто старшой? — лениво процедил он сквозь зубы и непонятно на кого посмотрел — толи на меня, толи еще на кого.
— Я старшой! А своему салажонку скажи, чтоб не залупался на того, кого не знает, — также пренебрежительно ответил Федос…
— Я чо, залупался?! Да вы прихренели, носочники! Булки вялите в каюте, когда… — начал переходить на визг зашибленный нами патрульный.
— Эт не моряки с железа. — сказал третий с распухшим ухом. — Это кренделя с «Мёртвой бухты», я точно знаю…
Пришедшие на разборки морпехи замолчали и уставились на нас.
— Откуда вести? — сержант морпехов оглянулся на говорившего.
— Этот, — «распухшее ухо» показал пальцем на меня, — с нашей учебки у Камня в роте был. Его прямо от нас забирали. Я когда пришёл, его проверками мурыжыли — он, как баяли матросы с постоянного состава, на рукопашке валил всех без разбора, а потом с рюкзаком резиновым, набитым камнями, вечно гонял. Нам Хромов про него тож баял. Грит, один на сотню в водолазы попадает. Вот я его и запомнил.
Ни хрена себе!! Этот морпех, которого я озвездюлил, с моей родной «сапоговской» учебки! Хромов, Камень меня помнят — вот это дела!
Сержант хмыкнул:
— А, ну да, я-то думаю — как вдвоём пятерых повалили. Вы же орёте — морячки с «железа» наших выносят.
Федос сработал дипломатически:
— Короче, старшой, инцидент замяли, мои никого не трогали, твои про нас забыли. Надеюсь понял, что нас не видел и не знаешь — что, кто и откуда.
— Ясный красный, — осклабился сержант и… козырнул, приложив ладонь к каске.
Федос вежливо козырнул, приложив ладонь к пилотке.
— Давай, землячок, не тужи, — подбодрил я неожиданно нашедшегося сослуживца.
В каюте Федосов долго выговаривал нам с Зеленым за нарушение режима секретности и передвижения на борту транспортно-морского средства. Однако, как я понял, выговаривал он так для красного словца, без особой злости, да и остальным разведчикам было ужас как интересно послушать, что творится за стальными переборками. Рассказ Федосова они сопровождали хохотом и одобрительными возгласами. По сказке Александр Палыча выходило, что мы вдвоем с Зелёным обоссали гальюн вместе с патрульным морпехом, потом отпинали мимоходом еще взвод «чёрноберетников». А на разборках, узнавший меня матрос, тут же кинулся стирать мне носки с криками «О, великий Брейк! твой портрет нарисован у нас в баталёрке! ты мой кумир!!» — короче, как в индийской песне «Джимми, Джимми ача ача». Слёзы, сопли, песни — «Извини, я тебя не узнал, ты мой брат!» и прочая лабуда. Как оказалось позже, наша стычка с морпехами принесла двум сторонам конфликта несомненную пользу. Наша группа должна была питаться с экипажного котла, плюс дополнительные порции мяса, масла, сгущенки и прочего. Питаться мы должны были в каюте и в столовой не показываться. А ответственным за доставку пищи в термосах с камбуза был наш Саня Федос. Он должен был просто прийти проконтролировать все порции, заливаемые и засыпаемые в бачки, взвесить на весах печенье, шоколад, конфеты, отсчитать банки сгущенки и расписаться в получении. Чтобы не светить разведчиков, в каюте, а потом на камбузе, Федосов договорился с морпеховским старшиной, им как раз и оказался тот здоровенный сержант-казах, о помощи в доставке продовольствия. Ну, а Палыч, жучара еще тот, каким-то образом подал расход личного состава на несколько человек больше. Как он сам потом пояснял, в целях сокрытия точного количества личного состава. Поэтому часть «левой пайки» без зазрения совести отдавал старшине морских пехотинцев. Взаимовыгодное сотрудничество было налажено. А уж когда морпехи узнали, что у нас есть магнитофон, так вообще стали «белыми и пушистыми». После обеда заглянул командир. Поинтересовался обстановкой сказал, что скоро выйдем в море и, обдав нас коньячным перегаром, скрылся. Хорошие учения — вот уже больше полдня валяемся на палубе и ни хрена не делаем. Замкомгруппы разрешил тихонько включить магнитофон. Дремлем, иногда выходим в гальюн — просто для того, чтобы посмотреть на море да на небо. Морпехи поменялись с нами кассетами. Слушаем теперь какое-то самодеятельное завывание под гитару записанное на плохонький микрофон.
Как вышли в море, никто и не заметил. Лишь только усилившаяся вибрация палубы и бортовая качка. Федос, выглянувший якобы по делам, объявил, что выходим куда-то там на траверс. Так до ужина и промаялись бездельем. Я все-таки вышел на палубу и, с молчаливого согласия сопровождавшего нас патрульного морского пехотинца, подошёл с Зелёным к борту и осмотрелся.
— Ахренеть! — восторженно высказался Зелёный, обомлевший от увиденной картины.
Наш «большой десантный» шёл в сопровождении нескольких кораблей поменьше, следовавших на значительном отдалении. Впереди виднелись огромнейшие силуэты противолодочников, подернутые белесой дымкой газовых выхлопов. Все в мельчайшей водяной взвеси, на которых играла тусклая радуга от лучей заходящего солнца. Облака низко висели над иссиня-черными волнами моря. Казалось, что белые барашки на горизонте задевают края. Сбоку, в нескольких милях от нас, ордер кораблей в походном строю, расцвеченный вымпелами. И вдалеке на берегу — сопки под шапкой облаков, сквозь которые пробиваются лучи восходящего солнца.
— Красота здесь наверху, — обронил сопровождавший нас морпех, — а внизу в твиндеках жопа полная, и десант в каютах, как сельди в бочки, литр воды в день на рыло.
— Что так, хреново? — с удивлением переспросил Зелёный.
— Не то слово! если с десантированием ходим, то капец. На погрузку даже какой-то процент смертных случаев запланирован. Офицер, который старший на аппарели стоит с флажками, он сразу в подвесной от парашюта и фал к лебедке наверху. Постоит пятнадцать минут в респираторе, его сразу же наверх, укол афина и отдыхать, а на его место следующего.
— Хрена себе! а укол-то афина зачем? он же, по-моему, в индивидуальной аптечке лежит? Антидот, предназначен при отравлении газами.
— Правильно! Попробуй выхлопными прямо в морду подышать — мало не покажется. Ладно, давайте до ветру и обратно на каюту. Сейчас наш взводник по этому борту с обходом пойдёт.
Да, все мои ранние детско-юношеские мечты о службе в морской пехоте, затянувшиеся дымкой реальной службы в разведке, теперь разлетелись в пух и прах. С моря об землю и в бой! Нет, это теперь не моё. Мне теперь нравится с моря об землю и в кусты. Героически, во славу военно-морского флота Союза, я как-нибудь лет через двести на молодой любовнице пьяный в стельку лучше погибну. Судя по всему, Зелёный думал о том же, что и я. Когда снова разлеглись на палубе в каюте, он тихо пробурчал:
— Блин, я так в морскую пехоту хотел — форма у них черная, красивая. В Отечественную «чёрными дьяволами» назывались. Все хотел в увольнении в ателье в берете и пэшухе сфотаться по карасёвке. А теперь думаю, что я за дурак? Лучше по сопкам носиться, чем на берег в плавающей железяке выбрасываться. Задохнёшься нахрен…
Я вспомнил про свою «клистирофобию» и меня передёрнуло.