сторону Восточного отряда Северной Добровольческой армии, которая, как писалось в листовке, «дислоцируется неподалеку от Москвы и частично в самой Москве». Подписана она была Верховным главнокомандующим генералом Алексеевым и командующим армией Савинковым. Помимо всякой словесной пропаганды в листовке приводились и размеры окладов, установленных для военнослужащих Восточного отряда:
рядовому — 300 рублей в месяц
отделенному — 325 рублей в месяц
взводному командиру — 350 рублей в месяц
ротному командиру — 400 рублей в месяц
батальонному командиру — 500 рублей в месяц
командиру полка — 600 рублей в месяц
Пособия семьям: содержащему 1 человека неработоспособного — 150 рублей
2 человек — 200 рублей
3 человек — 250 рублей
4 и более — 300 рублей
Дзержинский несколько раз перечитал листовку, нахмурился и спрятал ее в стол.
— После этого и никакой особой агитации не надо, — добавил Петерсон, — потому что хлеба и того досыта не едят. А зарплату за три месяца не платили.
— Убеждать надо потерпеть. Всем трудно. Петерсон усмехнулся.
— Попробуй убедить голодного, что послезавтра он поест вдоволь, а сегодня пусть ремень подтянет. Да будь ты хоть самый великий оратор, как Лев Да-выдыч, тебя слушать не станут. Я ему уже докладывал. Ситуация создастся опасная.
— А кто вот эти листовочки приносит, надо бы узнать, — помрачнел Дзержинский.
— Разве в них дело, Феликс Эдмундович? — не понял Карл Андреевич.
— Именно в них и дело, товарищ Петерсон! Получается, что у тебя в дивизии подлые провокаторы орудуют, а ты даже внимания на этот факт не обращаешь! У тебя же есть свои люди в дивизии. Узнай, кто эти подарки приносит!
— Я попробую…
— Попробуй! Одно дело — продовольствие наладить. Наладим, поверь! И платить будем не меньше. Не сейчас, конечно. Но другое — выловить этих подлых тварей и немедленно при общем строе всей дивизии расстрелять. Вот такой пример быстро вправит мозги колеблющимся! Я за это ручаюсь. — Дзержинский бросил цепкий взгляд на Петерсона: — Я знаю, о чем ты думаешь! Что Дзержинский — демагог, фанатик, жаждущий крови…
— Зачем так? — попробовал возразить Петерсон, но Дзержинский его перебил:
— Подожди! Пойми, Карл Андреевич, нет у нас с тобой другого выхода! Нет! Как и возможности платить такие деньги тоже нет! Как и кормить пока вдоволь хлебом — тоже нет! А есть только одна революционная беспощадность, революционная диктатура и революционная дисциплина. Всех, быть может, этим и не спасешь, но большинство устрашится. И станет служить революции. И спасет революцию. Мы спасем их жизни, а они — революцию. И потом нам еще спасибо скажу!'. И гордиться будут, что жили в это суровое, трудное, но прекрасное время!
Дзержинский замолчал, закурил папиросу и отошел к окну. Несколько секунд он молчал, потом обернулся.
— Я тебя не задерживаю?
— Нет-нет, Феликс Эдмундович!
— Но мы вроде бы обо всем договорились. Спасибо тебе за помощь. Шмидхену скажи, чтобы зашел. О нашем разговоре, сам понимаешь, никому. А провокаторов от Савинкова надо непременно поймать. Непременно!
Петерсон поднялся. Дзержинский крепко пожал ему руку.
Карл Андреевич вышел от Дзержинского в некотором смятении и решил заглянуть по старой памяти к Петерсу, вспомнив, что Яков неплохо знал Берзина. «Неужели Эдуарда в чем-то подозревают?» — почему-то эта тревожная мысль засела у Карла после разговора с Дзержинским.
Петерсон заглянул в кабинет Якова, но у старого приятеля сидел уже посетитель: элегантный господин в хорошем заграничном костюме с тростью в руке. Сам Петерс читал какую-то бумагу, сидя за столом, и Петерсон не стал его беспокоить, решив разъяснить для себя этот вопрос позже.
Яков же Христофорович читал письмо от жены, оставшейся с дочерью в Лондоне. Она писала по-латышски, обрисовывая свое трудное положение, и рвалась в Москву, к мужу, но нужной суммы на билет у нее пока не набиралось, и она просила Якова, быть может, через этого господина, который любезно взялся переправить ему письмецо, передать ей эти деньги, чтобы она наконец-то могла его обнять, а он приласкать свою дочурку Мэй.
«Этот господин Рели, каковой взялся переправить тебе мою весточку, сказал, что сумеет и нас с дочкой доставить в Москву в несколько дней и совсем без денег, за свой счет, если только ты дашь на то согласие. Ты дай ему такое слово. Мы там тебе не помешаем, а, наоборот, поможем и по части уборки, обедов и стирки. Маленькая Мэй мне во всем уже помогает, и мы с ней устроим уютное гнездышко, в котором ты не будешь знать никаких забот…»
Петерс дочитал письмо, отложил его в сторону, не выразив и тени благодарности за доставленную весточку. И Рейли тотчас понял, что напоминание о жене и дочери никакой радости чекисту не принесло, наоборот, он готов был уже забыть о них навсегда, как и обо всем лондонском отрезке своей жизни.
— Как вы их разыскали? — спросил Петерс.
— Разве это сложно? — усмехнулся Рейли. — Дочка очень мила. Она уже совсем взрослая. Я купил ей конфет, и она меня даже поцеловала.
— Я просто не пойму, с какой целью вы все это делали?
— С обыкновенной. Я же собирался ехать в Москву и подумал о людях, которые мне здесь будут помогать.
— Вам нужна моя помощь?
— Несомненно. Я хочу, чтобы мы подружились, начали работать вместе к обоюдной пользе и пользе Латвии, которой вы когда-то хотели помочь. Впрочем, не в этом дело, Яков Христо-форович, — Рейли улыбнулся. Он никак не мог произнести это отчество одним махом. — Совсем не в этом. Я хочу, чтобы мы вместе здесь поработали. — Рейли потрогал кончик носа.
— И что же я должен буду делать? — На лице Петерса возникла еле заметная победная усмешка: столь наглых английских щеголей он еще не встречал.
— Ваши возможности велики. Во-первых, я должен буду знать все возможные акции, которые вдруг вы затеете против меня лично и моих друзей. Мне нужны будут кое-какие пропуска, удостоверения. И вообще…
— Вы знаете, где вы находитесь? — оборвал его Петерс.
— Помилуйте, конечно знаю! — радостно воскликнул Рейли, точно речь шла о чем-то очень приятном.
— А вы знаете, что можете отсюда не выйти? — Петерс взял в руки пропуск, выданный Сиднею, и для убедительности покрутил его в руках.
— А, вы обвините меня в попытке вербовки большевистского чекиста, — улыбнулся Сидней.
— Вы правильно мыслите, — кивнул Петерс.
— Жаль, что вы обо мне ничего не знаете, Яков Христо-фо-рович, очень жаль! Вы бы тогда не употребляли столь скоропалительных угроз, ибо они в нашем с вами разговоре ни к чему. Но вот в отличие от вас я многое знаю о товарище Петерсе, — Рейли