немного посомневался, говорю, Кену не до того, мы только что с Саммерсом простились…
С полковником конной артиллерии Фрайдом, который поначалу был прикомандирован к латышскому полку в Кремле, а теперь перебирался на работу в Главное управление военных сообщений на должность заместителя начальника, Сидней и Ксенофон были знакомы давно. Перейти в ГУВО Сашке посоветовал Каламатиано, поскольку с первых же дней организации Бюро Ксенофон Дмитриевич, обзвонив всех своих старых знакомых, кому доверял и кого знал немало лет, предложил Сашке с ним работать.
Все началось с той самой автомобильной сделки еще до первой мировой войны, когда капитан Фрайд был откомандирован российским Генштабом в Нью-Йорк для закупки американских автомобилей. Сделку проводили Ксенофон Дмитриевич и Сидней. Сашка Фрайд, хорошо разбиравшийся в автомобилях, выступал в роли эксперта и контролера, но с первой же секунды их тройного знакомства между ними установились столь теплые отношения, что они продолжились и потом. Каламатиано и Сашка встречались почти каждую неделю по поводам и без поводов, на праздники и просто в будние дни. Ксс-нофон Дмитриевич мог запросто прийти к Сашке, лечь отдохнуть, попить чаю, столь гостеприимно его там привечали и все искренне любили: и Сашкина мать Анна Михайловна, и его красивая сестра Мария, которая одно время была сильно влюблена в Кена, написала ему объяснение в стихах, как Татьяна Ларина, но Ксенофон Дмитриевич был женат и посо-ветовал Маше найти «объект попривлекательнее».
Отношение к большевикам в семье Фрайдов было как у многих интеллигентных семейств: негативное, поэтому Сашка и раздумывать не стал, идти работать в Бюро или нет.
Уже в начале мая на Каламатиано работало двадцать два агента, поставляя сведения из разных источников. Девятнадцать из них были старыми приятелями или добрыми знакомыми Ксенофона Дмитриевича.
Сашка постарался. Стол выглядел по-буржуйски роскошным для столь голодного времени: и нежно-розовая ветчина, и икра, и куропатки, которых Анна Михайловна запекла в сметане. Pci'um то и дело поглядывал на Машу, которая из худенькой девочки-подростка превратилась в черноокую и гибкую Кармен. Правда, ноги были чуть полноваты да широкие бедра немного портили стан богини, из-за чего Машу, работавшую в Художественном театре, в основном держали на выходах, и она переживала по этому поводу. Совсем недавно она пережила большой роман с одним поручиком, который отправился на юг, к Деникину, и Маша чуть не уехала с ним, решив бросить театр и стать сестрой милосердия. Роковую роль в этом сыграл отчасти и Ксенофон, не взяв Машу работать к себе в Бюро. Брат по глупости ей проговорился, она загорелась, сама прибежала к Ксенофону Дмитриевичу, заявив, что будет исполнять все, что прикажут, даже полы мыть, но Каламатиано отказался с ней даже разговаривать, устроив Сашке головомойку по этому поводу. Брат, осерчав, добавил сестре словесных тумаков, и Маша, загоревшись уже мечтой стать, подобно Жанне д’Арк, девой-воительницей, познакомилась у приятельницы с ее братом-поручиком, влюбилась в него и рс-шилась ехать с ним. К счастью, на пол пути она опомнилась и вернулась. С той поры минуло несколько дней. Маша успела прийти в себя и теперь посматривала на Каламатиано виноватыми глазами. Кен тоже держался смущенно, они сидели рядом, а Рейли рассказывал об Америке, об общих русских знакомых, с кем встречался перед отъездом. Одна Анна Михайловна слушала его внимательно, посматривая на сына: мысль об отъезде уже давно владела ею, она даже переговорила втайне с Ксенофоном, и он готов был оказать всяческую поддержку, начиная от визы и кончая устройством в Америке. Его квартира пустовала, и они могли бы первое время пожить там. Каламатиано даже убедил Сашку отправить в Штаты сначала Анну Михайловну и Машу, но сестра неожиданно сбежала, а после ее возвращения они на эту тему еще не говорили. Поэтому рассказ Рейли Анну Михайловну взволновал, она подробно расспрашивала, где работают иммигранты из России, как и сколько получают, и обнадеживающие ответы Рейли снова разбудили в ней старые намерения.
— Живут же люди, не пропали, и мы проживем, не пропадем! — вздохнула она. — Как считаете, Ксенофон Дмитриевич?
— Вы знаете, что я согласен с вашими планами.
— Ну вот и хорошо. — Она посмотрела на сына и дочь.
Маша опустила голову.
— О, да я вижу, у вас, Анна Михайловна, пораженческие настроения! — неожиданно воскликнул Рейли. — Прочь их! Куда, зачем бежать?!
— А вы поживите здесь пару недель, узнаете! Мы очутились на пепелище, а будет еще хуже! — проговорила Анна Михайловна. — Мне-то все равно. А Машка с Сашкой здесь погибнут, если останутся.
— Нет! Никто не погибнет! И все только начинается, милые мои! И я вам говорю, что страшно рад снова очутиться в хлебосольной Москве, среди близких тебе людей, прокатиться на добром ваньке по Тверскому бульвару, выпить водочки, закусить грибком! А большевики, родная моя Анна Михайловна, поверьте мне, дело преходящее. Через полгода или год, так будет вернее, когда вас будут спрашивать, а как было при большевиках, вы будете отвечать: это при каких большевиках? Это когда Сид приезжал? А Маша и помнить ничего не будет. Лишь мы, люди постарше, будем говорить: сидела одно время в Кремле кучка ребят, взбаламутившая солдат и рабочих. Правда, долго они не продержались. Аминь! Забудем о них! Их уже нет! Будьте все здоровы! Все чокнулись, выпили.
— А они сидят в Кремле и будут сидеть, — сердито пробормотала Анна Михайловна и тоже выпила. Рейли рассмеялся.
— Узнаю мою любимую Анну Михайловну! — Он не выдержал и поцеловал ее. Она смутилась, отмахнувшись от него, потому что Сидней все превращал в шутку. — И правильно она сердится! Ей хочется, чтоб их не было уже сегодня, завтра, а я прошу ее подождать полгода или год. Нда. Надо подумать. Я подумаю, Анна Михайловна, и постараюсь все завершить к осени.
— Что завершить-то? — не поняла она.
— Вашу революцию и вернуть все обратно.
— Кабы твои слова да Богу в уши!
— А я затем и приехал.
— Зачем же?
— Почистить кремлевские конюшни. Мы там устроим музей, а столицу снова вернем в Петроград. Вы уж простите, но я к нему привык.
— Тебе бы на сцене выступать, Сид, все бы взахлеб слушали!
— Да уберем мы их, мама, — поддержал Рейли Сашка. — Вон вся страна поднимается.
— Я вижу, как ты поднялся! — Анна Михайловна вздохнула и пошла на кухню за куропатками.
— У меня другая миссия, — бросил ей вслед Сашка и посмотрел на Каламатиано. — Мы их тут изнутри задушим.
— А на чем основывается ваша уверенность, что большевиков через полгода не будет? — спросила Маша, взглянув на Рейли. — Эти красные в отличие от министров-капиталистов мало говорят, но здорово запрягают,