Читать интересную книгу Молот ведьм - Константин Образцов

Мама в растерянности сидела на стуле в прихожей, а счастливая Вика, радостно улыбаясь, обнимала ее, гладила и говорила:

— Нам теперь будет так хорошо вдвоем, мама! Так хорошо! Я все сделаю, чтобы нам было просто здорово, вот увидишь!

Недели через две Вика, держась на мамину руку, шла вместе с ней на работу. Теперь, когда дяди перестали появляться в их доме, маме пришлось снова работать на полную ставку в ателье, где она была портнихой. Их детский сад так и не открыли после карантина, вызванного внезапной смертью одной из девочек, а другой был слишком далеко, и мама брала Вику с собой на работу: пусть ее дочка уже большая и вполне самостоятельная, но так было спокойнее. Да и Вике нравилось в ателье: она сидела за высоким рабочим столом рядом с мамой, пила чай с вкусными сухарями и играла лоскутами разноцветной ткани и портновскими булавками.

В этот день она впервые за две недели прошла мимо старого дома, где все началось: они с мамой чуть изменили маршрут, чтобы зайти в булочную и пополнить запас любимых Викиных сухарей. Дом смотрел на Вику покосившимися окнами так, будто подмигивал, как сообщник в секретных делах.

— Мама, а кто раньше жил в этом доме? — поинтересовалась Вика.

— Одна бабушка, — ответила мама, и голос у нее стал напряженным.

— А что за бабушка?

— Ну…не очень хорошая, — сказала мама и стала смотреть в сторону.

— А почему она была нехорошая? — допытывалась Вика.

— Она обижала всех, ругалась со всеми… — объясняла мама, явно подбирая слова, чтобы не сказать больше, чем, по ее мнению, следовало знать маленькой девочке. — Кричала часто. Дядю Витю твоего напугала — помнишь дядю Витю?

Вика кивнула. Дядя Витя был старшим братом мамы и совершенным, законченным алкоголиком, иногда заходившим к ним, чтобы попросить денег в долг. Долгов этих он, разумеется, никогда не отдавал, а последний раз явился таким пьяным, что мама не пустила его на порог.

— Ну вот, дядя Витя еще маленький был, они с другими мальчиками в футбол играли, и он подошел к забору, чтобы мячик достать, а эта бабушка как закричит на него… Он даже не говорил потом несколько дней.

Вика подумала, что знает, как могла закричать та бабушка, последняя из старых волшебниц, хранительница заветного сундучка: она крикнула так, что вся будущая жизнь этого мальчика, неосторожно отправившегося за мячиком, сразу состарилась, высохла, съежилась, покрывшись морщинами и паутиной.

«Я тоже так смогу. И это, и другое».

Вика улыбнулась и покрепче взяла маму за руку.

Ей было очень хорошо.

Глава 20

Алина была готова к появлению новых трупов. Она даже ждала этого, гадая, как скоро Чекан позвонит ей и скажет, что где-нибудь за городом в дачном поселке нашли сожженное женское тело со следами пыток. В том, что злосчастный Ферт виновен в чем угодно, но только не в серии убийств, Алина была уверена целиком и полностью, так что, когда во вторник среди рабочего дня на экране телефона высветилось «Семен Опер» (черт, так и не переписала имя!), к разговору об очередной трагической смерти она была готова.

Правда, труп оказался другим.

— Тут такое дело, — Чекан как-то странно мялся, будто подбирая слова. — В общем, у нас подозреваемый скончался. Сегодня ночью.

— Как скончался? — опешила Алина.

— Самоубийство, — ответил Семен. — Тело в морге Покровской больницы, она ночью была дежурной. Уже даже вскрытие сделали.

— Понятно. Я сейчас туда подъеду, — сказала Алина и повесила трубку.

Больница походила на замок двух бледных сестер — Тоски и Смерти, и морг, несомненно, был его цитаделью. Чтобы попасть в прозекторскую, нужно было пройти по длинному, холодному помещению с низким потолком и серыми стенами, скрадывавшими и без того тусклый свет, меж ровных рядов голубовато-бледных босых стоп с бирками на пальцах, торчащих из-под легких пластиковых покрывал. Шаги отдавались гулким эхом. В небольшой комнате за толстой дверью с маленьким круглым окошком резко воняло едким и кислым. Рядом с трупом, лежащим на металлическом столе, стоял местный патологоанатом: крупный, неприветливый мужчина с усталым лицом и всклокоченными жесткими волосами.

— Я уже все закончил, — сообщил он Алине. — А вы чего приехали-то?

Алина пролистала заключение с диагнозом и результатами исследований, посмотрела на белое лицо покойника, с которым разговаривала всего пару дней назад, на иссеченные внутренности, аккуратно разложенные по эмалированным лоткам, на то, что из них извлекли, и перевела взгляд на врача.

— И каким же образом, по-Вашему, он умудрился это сделать?

Первым истекающего кровью подозреваемого обнаружил дежурный по ИВС в начале четвертого часа утра. Услышал крики, а потом частый, панический стук в дверь, которым сокамерники несчастного Ферта пытались подать сигнал о случившейся беде. Когда дежурный распахнул дверь, тот лежал на полу, скорчившись в позе эмбриона от мучительной, раздирающей боли в животе, и хрипло стонал, пуская пузыри в лужу крови, скопившейся под головой. Другая такая же лужа натекла из заднего прохода. Он был почти без сознания, только бормотал что-то бессвязное, а по дороге в больницу и вовсе лишился чувств. Несмотря на экстренные реанимационные меры и усилия врачей, в половине пятого утра Александр Витальевич Ферт скончался, не приходя в сознание, от острой кровопотери вследствие обширного внутреннего кровотечения.

При вскрытии из внутренностей мертвеца извлекли двести двадцать семь портновских булавок — мелких, острых и тонких, в клочья изорвавших стенки желудка и устье двенадцатиперстной кишки.

Сейчас эти булавки, частью кое-как отмытые от побуревшей крови, частью слипшиеся в ощетинившийся колючий ком, тускло поблескивали в металлическом белом поддоне.

— Так как, на Ваш взгляд, он это сделал? — повторила вопрос Алина.

Патологоанатом пожал плечами.

— Ну как… проглотил, надо полагать.

— Проглотил больше двухсот булавок и при этом ни одна из них не поранила глотку или пищевод? Вы же сами исследовали труп и писали заключение. Ни уколов, ни царапин.

— Да откуда мне знать? — вдруг огрызнулся врач. — Как еще могли булавки попасть в желудок, если он их не глотал?

Мертвец безучастно лежал между Алиной и патологоанатомом и молчал, не желая давать подсказок. Алина обратила внимание, что на левой скуле у него появилась гематома, которой раньше не было, а костяшки пальцев правой руки ободраны.

— Тем не менее, по телефону Вы сказали сотрудникам полиции, что это самоубийство, — заметила Алина. — Вот я и подумала, что у Вас есть какая-то своя оригинальная версия того, как человеку удалось набить желудок острым железом, не поранив ни ротовой полости, ни глотки, ни пищевода.

Версий у врача не было и думать над ними он не желал. Вместо этого он запахнул расстегнутый халат и фыркнул.

— А что это, если не суицид? Убийство? Думаете, что кто-то затолкал ему в горло вот это все, — он показал на булавки, — да еще и проглотить заставил? Иных версий, кроме того, что покойный свел счеты с жизнью, и быть не может. А что касается отсутствия характерных сопутствующих повреждений, то знаете, я за десять лет работы повидал всякое, и…

— Давайте не будем сейчас меряться тем, кто и что повидал, — перебила Алина, — и предаваться воспоминаниям. Тело я забираю. Направление на судебно-медицинское исследование пришлю Вашему руководству.

И вышла, стараясь не обращать внимания на сердитое бормотание за спиной.

На улице потеплело, ветра не было, но, когда Алина спустилась с крыльца, ее трясло, как будто она выскочила на мороз. Несомненно, врач морга Покровской больницы повидал на своем веку многое и привык ничему не удивляться; ей тоже довелось насмотреться на всякое во время работы судебно-медицинским экспертом. Из желудков и мертвых, и живых потерпевших извлекали порой самые неожиданные и опасные предметы: шприцы, битое стекло, бритвенные лезвия, маникюрные ножницы, зажигалки, газовые баллончики и даже куски стекловаты. Разнообразные иголки тоже редкостью не были, пусть и не в подобном количестве. Но Алина была уверена, что ни хмурый больничный потрошитель, ни она ни разу не видели совершенно гладкого, неповрежденного пищевода у человека, умудрившегося проглотить без малого двести пятьдесят портновских булавок. Разница между ней и ее недружелюбным коллегой была в том, что тот мог отмахнуться от этого невероятного факта, просто признав его существование: да, удивительное дело, бывает же. Он мог так сделать, потому что не знал о табличках с надписью «ВЕДЬМА» рядом с обгорелыми трупами женщин, по подозрению в убийствах которых был задержан человек, лежащий сейчас бледной безжизненной тушей на прозекторском столе в холодном подвале больницы.

А Алина знала.