— Я-то вообще не понимаю, о чем вы толкуете, — беспокойно вмешалась Келда в беседу, считая ее пустой тратой драгоценного времени, и повернулась спиной к мужчине, который так и стоял полуодетым, о чем все остальные в пылу объяснений, как видно, позабыли. Его поразительная привлекательность, тем не менее, не могла служить оправданием для нарушения правил приличия, а то, что он оказался отпрыском столь благородного семейства, еще не давало ему права красоваться в таком виде перед девушкой (она имела в виду собственную персону, поскольку Амисия, очевидно, девушкой уже не была). — Но отец, зато я понимаю другое: у нас нет времени разбираться что да почему. Мы пришли за Амисией и должны поскорее вернуться на остров.
И тон ее высказывания, и вся ее поза выражали столь явное неодобрение, что раздражение Галена еще усилилось: эта особа желала показать, что его вид оскорбляет ее взор. Он имел некоторое представление о жителях замка из рассказов Амисии и понял, что сейчас видит перед собой ее подругу Келду. Однако, хотя он и сам бы предпочел не разгуливать полуодетым перед посторонними, он в то же время не видел причины корчиться от стыда, когда стыдиться было нечего. Тем не менее он наклонился, вытащил из кучки отброшенной в сторону одежды свою тунику и надел ее, в то время как Келда продолжала настойчиво взывать:
— Надо спешить! Сейчас все уже соберутся в часовне!
— Не тревожься, Келда, — попыталась успокоить ее Амисия, одной рукой придерживая на себе одеяло, а другой потянувшись к подруге, чтобы взять ее за руку. — Аббат скажет Темному Лорду, что я уже замужем, и мне просто незачем возвращаться в замок.
— О нет! Тогда нам всем конец! — в искреннем ужасе вскричала Келда. — Ты не понимаешь. Я же не знала, где ты, и придумала такую отговорку, как будто ты горюешь у нас в комнате и никого видеть не хочешь. Гилфрей прислал Мэг, чтобы она собственными глазами в этом убедилась, а моя мама пришла нам на выручку и подтвердила, что утром ты была у себя. Тогда барон поклялся, что накажет ее, если ты не явишься в часовню к назначенному сроку.
Амисия нагнулась, подняла свое платье и, поманив Келду за собой, направилась в темный дальний конец пещеры.
— Подержи одеяло вот так, пока я оденусь, и мы вернемся в замок, прежде чем аббат что-нибудь скажет. Здесь меня больше ничто не удерживает.
Взгляд, который она метнула на супруга, был полон негодования и скорби.
Гален в который раз вынужден был признать справедливость одного из любимых изречений отца. Ложь порождает ложь, и так тянется до тех пор, пока ее паутина не спеленает человека, не сделает его беспомощным… и только правда может его освободить. Но сейчас при всем желании он не мог сказать правды.
ГЛАВА 14
— Если только Амисия посмеет помешкать еще немножко, — проскрежетал Гилфрей; его глаза сверлили Анну, как отравленные стрелы, — я потребую вас к ответу.
Он с самым угрожающим видом двинулся к женщине, которая — он нимало не сомневался в этом — лгала ему; к женщине, которая наверняка прикрывала попытку своих сообщников украсть у него момент триумфа, победу в многолетней борьбе, посвященной единственной цели: закрепить на веки вечные Райборн за его, Гилфрея, мужским потомством, только чтобы не оказалась единственной владелицей поместья дочь ненавистного Конэла!
Анна невольно отступила на шаг, но тут же почувствовала ободряющее прикосновение тонкой руки.
— Если Анна говорит, что Амисия придет, значит, так и будет. — Умиротворяющий голос Сибиллы не сумел остудить дикую ярость, клокочущую в душе ее супруга. — Время еще есть, даже аббат Петер пока не прибыл.
Почти уверенный в том, что сэр Джаспер с дочерью покинули замок ради спасения Анны, Гилфрей понимал: они уж постараются, чтобы данное ею обещание было выполнено. Но злоба, душившая его, требовала выхода, и он с самым издевательским видом обратился к леди Сибилле:
— А когда Амисия явится… то-то будет вам радость — наблюдать, как ваш друг аббат перед Богом и людьми свяжет брачными узами вашу дочку и моего сына!
Не обращая внимания на съежившегося юношу, стоящего рядом, Гилфрей разразился хриплым жестоким хохотом. Он мог быть доволен: по лицу Сибиллы, спрятанному за обычной ледяной маской, пробежала судорога страдания. Даже от такой ничтожной победы над слабой женщиной, на которой он некогда женился, настроение у Гилфрея заметно поднялось; до того оно было изрядно подпорчено известием о таинственно обезлюдевшей деревне.
Усилием воли Сибилла приняла безмятежный вид и принялась разглядывать окружающую обстановку, хотя, по правде говоря, созерцание этой обстановки мало кого могло бы порадовать.
Ее дочери подобало бы венчаться с достойным избранником, в величественном соборе, посреди моря цветов и света, в окружении множества гостей… А вместо всего этого — убогий ритуал в унылой, полузаброшенной часовне, пропахшей плесенью и освещенной всего лишь тремя тонкими свечами. Опустив ресницы, Сибилла молилась о том, чтобы ей хватило сил выдержать предстоящую церемонию, не разразившись слезами, и еще о том, чтобы Всевышний надоумил ее, как ей хотя бы в малой степени утешить дочь.
Гилфрей наблюдал за женой и видел, что она погружена в молитву… всегда она так! То, что она сумела укрыться за броней набожности, привело его в еще большую ярость, но, поскольку с этим он не мог ничего поделать, он лишь глухо прорычал что-то себе под нос.
Анна почти позабыла о собственных страхах: ее мучило сострадание к хрупкой женщине, вынужденной столько лет сносить гнусный нрав барона. Мысль о долготерпении Сибиллы заставила Анну устыдиться слабости духа, которую выказала она сама. Утешающим жестом она положила руку на плечо Сибиллы и стойко выдержала злобный взгляд барона.
В самом воздухе часовни копилось что-то страшное, и Фаррольд ощущал это особенно остро. Он заплатил бы любую цену, лишь бы оказаться подальше отсюда, но все-таки не мог набраться храбрости и нарушить волю отца. Он готов был признать, что подобное малодушие делает его самым презренным червяком. Сколь же велико было его облегчение, когда он услышал доносящийся со стороны лестницы звук шагов: кто-то поднимался по каменным ступеням. Появление нового лица — все равно, кого именно — наверняка должно было ослабить это гнетущее напряжение, прежде чем оно взорвется с какими-то ужасными последствиями.
— Ну вот, вы все здесь, — проговорил аббат, едва совладав с одышкой после подъема. Он был уже не так молод, как в прежние времена, когда часовня на верхнем этаже крепости была местом его служения Господу.