— А что со мной делать? — удивился Алексеев. — Сейчас перетащу пожитки в офицерскую каюту, по новой должности. Какую определите.
— Какую определю… Давайте, Евгений Иванович, начистоту.
На стол пиковой дамой ложится бумага. Приказ. Хороший! И верно, никто не забыт. И там, черным по белому — «рекомендуется к назначению на должность артиллерийского офицера». И это — не подмена на безрыбье, это настоящее назначение! Это — не мостик. Эта должность не будет висеть на плечах сводом небесным. Хорошая, боевая, работа. Самое то!
Но — лишь рекомендуется… Перворанговый палец вжимается в бумагу пониже главного: даты. Руки — под стол! Иначе будет видно, что свежепроизведенного капитан-лейтенанта колотит, как в лихорадке.
— Полгода назад.
— Именно. Это было писано до ваших броневых походов. Одно дело принять, по сути, новый корабль у молодого офицера, который командовал небронированным корветом… на «Невском» же двенадцать пушек? Значит, по классификации он корвет, уж без брони — точно. И совсем другое — оставить под своей командой того, кто провел броненосный корабль сквозь пламя нескольких боевых походов. По уму, так вас следовало бы на «Невском» оставить, присвоив или вам — ранговые погоны, или корабль классифицировав как броненосный корвет. Но — есть приказ. И, начистоту, отказаться от такого корабля я просто не могу. Это песня! Но вы у меня за спиной… на любой должности… Понимаете?
Алексеев встал. Прошелся по салону — чужому, раз приказ предъявлен. Взял со стола сигару — конечно, кубинскую, еще с первого, неброневого, похода, начал крутить в пальцах. Приходилось говорить самому то, за что другого бы возненавидел. Бирилев теперь долго будет ему неприятен — да война не женитьба, приязнь тут без надобности.
— Вполне. Я… неуместен на «Невском». Так?
— Вы точно сформулировали.
— Тогда… Южане достраивают несколько блокадопрорывателей. Один из них винтовой, и может быть оборудован наподобие «Буслаева»… С удовольствием составил бы компанию Римскому-Корсакову.
— Нет. Я понимаю, вы еще не сообразили… вы теперь капитан-лейтенант, Евгений Иванович, — новый командир «Невского» поджал губы. — Ну, из устава… Вам корвет положен или фрегат. По цензу. Чем мельче командовать — в выслуге не учтется.
— Так я не ради выслуги!
— Понимаю. Море! Когда плавать и воевать, как не молодым! Но со мной этих молодых… И я должен дать им цензовые должности. Вот мой лейтенант N — специально не назову фамилии, во избежание тяжелых чувств — он может принять легкий корабль и отлично с ним справится. Или я ему дам батарею, но тогда придется утеснить, скажем, прапорщика Гришина. А ведь он сейчас над батареей начальствует! К переводу на плутонг наверняка готов, но не на пушку.
Алексеев сел. В руках — половинки сигары. И как разломал, она ж толстая?
— Так что, выходит, я в чарлстонском отряде — пятое колесо?
— Именно так, — подтвердил Бирилев. — Сказано жестко, но точно. Потому я прошу: Евгений Иванович, завтра с тобой Стекль будет говорить — прими его предложение. И у меня над душой стоять не будешь, и не соскучишься, и карьере польза, и отечеству. Ей-ей!
Бирилев не договорил. «А главное, я доделаю работу Копытова. Вытащу тебя из огня. Не знаю, верно ли ты цареныш — но ты скакнул через три строки табели разом, и Граббе говорил о тебе вкрадчиво так…». «Цареныш» не отвечает. Вновь вскочил. Лампа отчеканила на стене профиль с николаевского червонца. Сцепил руки в замок, глядит исподлобья. Наконец роняет:
— Я не могу принять решения во вред кораблю. Если я мешаю командиру — должен просить о переводе. Потому — не извольте беспокоиться, ваше высокоблагородие. Я соглашусь с должностью, которую мне предложит посланник. А теперь — прошу извинения, мне нужно некоторое время поработать в моей каюте. Привести в порядок бумаги перед передачей корабля.
И вышел — из командирского салона, который только что перестал быть его салоном. Бирилев тяжело облокотился о стол, вздохнул. Не нужно быть провидцем, чтобы догадаться: он только что обрел очень неплохие шансы во благовремении получить под команду флотилию на Каспии. Если Алексеев не поймет…
Увы, до такого понимания годы, а пока — лампа горит всю ночь напролет, но наружу ничего не видно. Только шум вентиляции, только рука набрасывает статистику. Новый капитан должен понять, что за корабль ему достается! Собираются в столбики точки и палочки — отдельно парусники и пароходы, отдельно потопленные артогнем, затопленные и сожженные после сдачи, отпущенные после досмотра нейтралы, боевые корабли, отделавшиеся повреждениями, — и те, которым уйти не удалось. И, конечно, как венец славных дел — «Фландрия». Погибший французский броненосец назывался именно так. Новый тип, несколько месяцев как со стапеля. Погиб — нелепо и случайно. Его не добивали, гоняли транспорты. Тут тоже хорошо: часть вернулась в порты Мексики, по одному-два судна в каждый, часть попряталась на Ямайке или Мартинике, иные интернированы на Кубе. А броненосец… Просто удачное попадание, просто пожар, просто не смогли унять, просто не дошли до порта, просто рванули погреба, просто еще несколько сотен людей, и неплохих людей, ушли на дно. Алексеев поймал себя на том, что повторяет слова популярной в Чарлстоне песенки. Да, славно потрудились. А что натворит на этом крейсере настоящий командир, который действительно заслужил мостик? То-то! И хватит скулить…
Сколько ни жги лампу, даже вовсе не ложись — утро настанет. А с утра — передавать корабль. Прощальное построение. Рука — мертвая, словно кусок жести — к козырьку. Глаза сухие!
После такого и благообразная физиономия Эдуарда Андреевича Стекля кажется вполне отвратительной. Усы, сросшиеся с бакенбардами, сосульки редких напомаженных волос на невысокой лысине. То ли кит, то ли сом, то ли Наполеон времен Святой Елены. А еще — целый барон. Целых полгода, хотя знает — две недели. И крестик на шее появился.
— …с гибелью капитана Уэрты и ряда других, не менее достойных офицеров конфедеративный флот испытывает острый недостаток в специалистах. Потому они запросили русского посланника — то есть меня! — о возможности направления в их распоряжение русского морского офицера соответствующего ранга. Вы, капитан-лейтенант, отлично прижились в Чарлстоне, приняты высшим обществом Юга… Лучше вас никто не подойдет! Пора вам повидать Ричмонд.
Сначала, конечно, снова портной — пошить три комплекта парадной формы, про запас. Выкающие лейтенанты и мичманы, словно не один Корпус закончили. Как же — враг Линкольна на море номер один, легендарный пират. И шепотки: «Уж больно высоко прыгнул — и это только начало… Кажется, слухи не врут!» Право, неподцензурные газеты — зло.
Перестук колес по широкой колее. Вот интересно — почему у Конфедерации один стандарт полотна железной дороги, русский, а у Союза — другой, европейский? Строили-то еще во времена, когда были одной страной. И вот на тебе… Может, поэтому Джексон в Мэриленде и не удержался: все грузы для его армии приходилось перегружать по три раза. Зато Макклеллан попросту тянет за собой новую ветку с северной колеей. Патрули, опорные пункты, колючая проволока… Поезда с мортирами на платформах. И позиции, которые конфедератам приходится оставлять одну за другой — потому, что если останешься, тебя перетрут — спокойно, методично и без особых потерь. Скоро же отходить будет некуда… Армия упрется спиной в столицу!
В вагонах — все больше офицеры, возвращающиеся в части из отпусков и ранений. Пока поезд вдет по Южной Каролине, все хорошо. Но вот в окне замелькали названия станций Каролины Северной, а заодно и снежинки… Словно родиной повеяло! Как тут не выскочить на перрон? А заодно — размять ноги, подымить сигарой, отдохнуть от общества дипломатов-попутчиков. Ничего дурного Алексеев не ждал — кроме естественного любопытства по отношению к иностранному союзнику. Увы, американцы, что северные, что южные, плохо разбираются в иностранной форме. Даже натрезве. А уж с пьяных глаз…
— Ба, янки! При па-аго-о-онах!
Что тут сказать? Парень с одинокой шпалой на воротнике возвращается в действующую армию. Доживет ли до следующего отпуска? Почему бы и не выпить на дорогу доброго кукурузного виски, которое по сути — дрянной самогон? Теперь вот теребит висящую поперек живота кобуру. Хорошо, он не один, так что друзья ему мешают.
— Джонни, это моряк…
— Это моряк-я-а-анки! Дже… — запнулся, но выговорил точно, не как черные слуги: — Дже-н-т-л-ме-ны, вам не видно? Паго-о-ны!
— Джонни, это русский моряк…
— Да хоть китаец… Я-а-а-анки всех гребут! Немцев, например… Отпустите, дже-н-т-л-мены. Не буду стрелять! Сдадим шпиона ополчению? Пусть повесят! Хоть душу отведут.
Ну, кобуру оставил в покое, и ладно.
— Джонни, русские за нас.