Читать интересную книгу ХРАМ НА РАССВЕТЕ - Юкио МИСИМА

Неприятные для него самоощущения приучили Хонду выражать свои чувства опосредованно, словами, и в результате безопаснее оказалось вообще действовать бессознательно, поэтому Хонда мог совершить теперь и глупость, и бесчестный поступок. По его поступкам, наверное, можно было сделать неправильное заключение, что это человек, которым «движут чувства». Спешить сейчас, перед дождем по темной дороге к дому Кэйко — это было скорее глупо. Но ему казалось, что он хочет, засунув руку глубоко в горло, вытащить свое сердце — так, засунув пальцы в карман жилета, вынимают карманные часы.

* * *

Это выглядело нереальным, но Кэйко в этот час оказалась дома.

Хонду сразу провели в сверкавшую гостиную, где он недавно был. Стулья в стиле Людовика XV с прямой спинкой не позволяли расслабиться, Хонде казалось, что от усталости он готов лишиться чувств.

Расписанная дверь, как и раньше, была наполовину открыта. Вечером гостиная, из-за заливавшего все вокруг света люстры, заставила его ощутить собственное одиночество. Он видел за окном свет уличных фонарей, сиявший в промежутках между деревьями, но у него не было никаких сил пойти туда и взглянуть на них поближе. Лучше было терпеть жару, когда тело только что не гниет от пота.

Послышался звук шагов — по мраморной лестнице в вестибюль спустилась Кэйко в длинном ярком гавайском платье. Войдя в гостиную, она закрыла за собой дверь с изображенными на ней цаплями. Черные волосы были будто растрепаны ветром. Ничем не стянутые, они торчали во все стороны, лицо, накрашенное слабее обычного, выглядело непривычно маленьким и бледным. Кэйко обогнула стулья и села спиной к нише с золотыми облаками по другую сторону столика, где стоял коньяк. Из-под платья выглядывали надетые на босу ногу домашние сандалии, к которым, как колокольчики, были прикреплены сухие тропические плоды; ногти на ногах были такого же красного цвета, что и огромные, разбросанные на платье по черному фону цветы гибискуса. И все-таки огромная копна торчавших волос на фоне золотых облаков выглядела печально.

— Простите, я так растрепана. Ваш неожиданный приход… даже волосы от испуга стали дыбом. Завтра я собиралась их уложить, а перед этим неудачно вымыла. Страдания, которые мужчинам не понять… Но что случилось? Вы плохо выглядите.

Хонда сообщил, что с ним произошло, ему самому был неприятен тон устных прений. Он никак не мог избавиться от привычки строить рассказ даже о том, что случилось с ним лично, по строгой логической схеме. Слова ему нужны были лишь затем, чтобы выстроить порядок вещей и событий. То, на что он собирался жаловаться, пока шел сюда, можно было выразить только криком, а не словами.

— Да, типичный пример того, как все можно испортить спешкой. Я говорила, поручите это мне… Я просто не знаю… Но и Йинг Тьян обошлась с вами довольно грубо. Прямо какой-то южный вихрь. И все-таки, поступая так, вы ведь понимали, что проиграете…

Кэйко предложила Хонде коньяк и сказала без всякого раздражения, с каким-то мрачным энтузиазмом:

— Ну, что мне надо сделать?

Хонда, снимая и надевая на мизинец перстень, сказал:

— Я хочу, чтобы вы вернули этот перстень Йинг Тьян и попросили, чтобы она его обязательно взяла. Мне кажется, что когда перстень не у нее, то связь между ней и моим прошлым надолго прерывается.

Кэйко промолчала: Хонда испугался, уж не рассердилась ли она. Кэйко держала бокал с коньяком на уровне глаз и смотрела, как коньячные волны набегают на волнистую поверхность резного стекла, рисуют на ней подобие облака и, скользя, опадают. Под копной черных волос резко выделялись огромные глаза. Когда она пыталась сдержать улыбку, то выглядела очень естественно; Хонда подумал: «Прямо взгляд ребенка, который рассматривает раздавленного муравья». И, чтобы прервать молчание, добавил:

— Я прошу только об этом. Только об этом.

Хонда, в общем-то, рисковал, ограничиваясь столь незначительной просьбой. В чем, собственно, состоит удовольствие, если он не собирался совершить глупость? Он вытащил Йинг Тьян из этого мира, похожего на мусорный ящик, страдал из-за девушки, до которой еще и пальцем не дотронулся. Он, делаясь все глупее, мечтал о какой-то точке, где соприкоснутся его страсть и путь небесного тела.

— А может, оставить девушку в покое, пусть делает что хочет, — наконец заговорила Кэйко. — Говорят, ее видели в дансинге «Мимацу» — она танцевала щека к щеке с каким-то студентом, явно не из приличных.

— Оставить как есть? Ни в коем случае. Предоставить ее самой себе — значит позволить ей стать взрослой?!

— Так у вас есть право запретить ей это? Тогда что же вы раньше все сетовали на то, что она невинная, неопытная девушка?

— Я собирался сделать из нее другую женщину. И в этом потерпел неудачу. И все из-за этого болвана, вашего племянника.

— Да, Кацуми точно болван, — расхохоталась Кэйко и подняла бокал так, что ее ногти пронизывал свет люстры. Острые, покрытые красным лаком ногти, если смотреть на них через стекло бокала, напоминали загадочный восход маленьких солнц.

— Солнце всходит, вот… — Кэйко опьянела, это было понятно.

— Зловещий восход, — словно про себя пробормотал Хонда, ему захотелось, чтобы эта слишком ярко освещенная комната перестала быть такой красивой и уютной.

— Так по поводу нашего разговора. А если я откажусь?

— Моя старость будет совсем мрачной.

— Ну, вы преувеличиваете… — Кэйко поставила бокал на столик и снова задумалась. Слышно было, как она бормочет: «И что это я все время помогаю людям». Потом она сказала:

— Настоящая проблема в том, что вы по-прежнему ребенок. Такой человек, если чего-то хочет, то готов отправиться в Африку на поиски марки с типографской ошибкой.

— Я думаю, что люблю Йинг Тьян.

— Да ну?! — Кэйко рассмеялась, явно не веря сказанному.

Потом решительно произнесла:

— Понятно. У вас сейчас потребность совершить какую-нибудь жуткую глупость. Ну, что ж, — тут она слегка приподняла подол платья. — Может быть, поцелуете мне ногу, вот тут, в подъеме? Это уж точно прояснит ваше сознание. Что, если вам посмотреть на ножку женщины, которую вы совсем не любите? Говорят, у меня красивые вены. Не беспокойтесь, я после ванны привела ноги в порядок, так что никакого ущерба здоровью вам это не нанесет.

— Сделаю это с удовольствием за то, что вы выслушали мою просьбу.

— Так действуйте. Для истории ваших ощущений вам следует хотя бы раз сделать что-то подобное. Это очень украсит, оживит ее.

Кэйко охватил азарт педагога. Она встала прямо под сверкавшей люстрой. Пригладила обеими руками стоявшие торчком волосы, и они, как уши слона, свисали теперь справа и слева от головы.

Хонда собрался было рассмеяться, но не смог. Оглядевшись по сторонам, он медленно согнулся. В пояснице вдруг возникла боль, поэтому он присел на корточки и без колебаний распростерся на ковре. Сандалии Кэйко, которые были у него перед глазами, выглядели как предмет культа — на ярко-красные ногти пальцев, плотно сидевших в обуви, сползали сухие плоды коричневого, зеленого, белого и лилового цвета, они закрывали и чуть напряженный подъем. Хонда уже приблизился к нему губами, как вдруг нога в сандалии коварно ускользнула. В конце концов оказалось, что его губы не смогут добраться до подъема ноги, если он не сунет голову под подол в цветочном узоре. Там, внутри, его обволокло легким ароматом и теплом. Хонда неожиданно попал в другую, неведомую страну. Поцеловав ногу, он поднял глаза — свет, просачиваясь через цветы на платье, стал темно-алым, и в этом свете возвышались две прекрасные белые колонны со слабым голубым рисунком вен, а в небе над ними висело, закручивая и путая лучи, маленькое черное-пречерное солнце.

Хонда отстранился и наконец поднялся.

— Вот, сделал, как вы потребовали.

— Я выполню обещание, — Кэйко взяла перстень и удовлетворенно улыбнулась.

42

— Ну, что ты там делаешь? — позвала из дома Риэ: муж до сих пор не пришел завтракать.

— Смотрю на Фудзи, — ответил Хонда, так и не обернувшись в сторону дома и по-прежнему глядя на Фудзи, возвышавшуюся за беседкой в западной части сада.

В шесть часов летним утром Фудзи была наполнена цветом благородного вина, контуры ее были туманны, и пятнышки снега где-то в районе восьмой станции казались пудрой на личике ребенка, которого подготовили для участия в праздничном шествии.

После завтрака Хонда снова, в одних шортах и рубашке поло, вышел под это сияющее утреннее небо, прилег у бассейна и стал, забавляясь, черпать рукой воду.

— Что ты там делаешь? — опять позвала Риэ, убиравшая после завтрака посуду. На этот раз он не ответил.

Риэ через окно пристально смотрела на сумасбродства пятидесятивосьмилетнего мужа. Прежде всего, ей не нравился его внешний вид. Человеку, имеющему отношение к закону, не следует надевать шорты. Из-под них торчат слабые, дряблые, белые ноги. Рубашка ей тоже не понравилась. Под ней не чувствовалось молодого, крепкого тела: на спине, на рукавах она висела так, будто Хонда закутался в водоросли. Риэ с интересом наблюдала за мужем, увлеченным столь странным занятием. Она испытывала своего рода удовольствие, будто ее гладили против чешуи, под которой укрылись чувства.