Читать интересную книгу ХРАМ НА РАССВЕТЕ - Юкио МИСИМА

Хонда собирался сменить тему разговора, и тут подошла госпожа Цубакихара, всем своим видом показывая, что ищет покровительства Макико.

Хонду поразило, как страшно изменилось лицо госпожи Цубакихара за то время, что он ее не видел. В ее печали была какая-то опустошенность, глаза смотрели без всякого выражения, губы будто с вызовом накрашены помадой оранжевого цвета, и это порождало странное ощущение.

Макико, улыбаясь глазами, вдруг коснулась пальцами белого пухлого подбородка своей ученицы и, приподняв этот подбородок, словно демонстрируя его Хонде, сказала:

— Эта женщина меня очень беспокоит. Все время пугает меня: «Умру, умру…»

Госпожа Цубакихара, казалось, готова была стоять так бесконечно, но Макико сразу убрала руку. Цубакихара, оглядев газон, по которому стал наконец гулять вечерний ветер, севшим голосом, словно нехотя, сказала Хонде:

— Таланта у меня все равно нет, сколько я ни проживу, он не появится.

— Если все, у кого нет таланта, должны умереть, то в Японии никого не останется, — отозвалась Макико.

Хонда с ужасом слушал этот диалог.

41

Через два дня Хонда в четыре часа дня, как было условлено, ждал Йинг Тьян в вестибюле Токийского дома собраний. Он намеревался, если она придет, повести ее в ресторан, который открылся этим летом тут, на крыше здания. Вестибюль, уставленный кожаными креслами, был очень удобным местом — если раскрыть подшивку газеты, никто и не заподозрит, что вы кого-то ждете. Хонда положил во внутренний карман пиджака три из добытых с таким трудом сигар «Монте Кристо». Пока он их все выкурит, Йинг Тьян, наверное, появится. Единственное, что его беспокоило, так это портившаяся погода — если пойдет дождь, они вряд ли смогут пообедать в ресторане на крыше.

Опять он, пятидесятивосьмилетний богач, ждет тайскую девочку. При этой мысли Хонда почувствовал, как ушли тревоги и он снова вернулся к нормальной жизни. Жизнь была гаванью, а он от рождения не был кораблем. Просто вернулась единственная форма его существования — «ждать Йинг Тьян». Выходит, этим жила его душа.

Мужчина с деньгами, в возрасте, не обращавший внимания на примитивные мужские удовольствия. Несносный тип, теперь он, не раздумывая, собирался получить весь мир, но внешне был смиренен, и душа его предпочитала покоиться в отведенной ей нише. Так же он относился к истории и времени, к чуду и революции. Когда он, попыхивая сигарой, сидел на крышке, которой накрыл бездну, словно простой ночной горшок, и ждал, целиком положившись на волю той, кого он ждал, мечты его впервые обрели отчетливую форму, и в тумане он разглядел общие очертания высшего для себя счастья. Смерть… может быть, таким путем достигается порой высшее счастье?… Тогда Йинг Тьян, выходит, с самого начала означала для него смерть?

Тревога, отчаяние — всем этим он запасся. Период ожидания, похожий на темный фон, по которому перламутровыми раковинами рассыпаны опасения…

Из похожего на пещеру ресторанчика «Гриль Россини» доносился металлический звук раскладываемых столовых приборов — там готовились к ужину. Внутри у Хонды чувства и рассудок перепутались, словно посеребренные ножи и вилки в руках официанта, он не строил никаких планов (как это губительно для рассудка!), отбросил волю. Радость, которую Хонда обнаружил почти в конце жизни, состояла как раз в этом бессмысленном отказе от собственной воли, и, когда он ее отбрасывал, опять всплывала мысль, которая так мучила его с юности: «воля, способная творить историю», ведь история парила где-то в воздухе.

…На головокружительной высоте этого темного, возникшего словно ниоткуда времени летала на качелях, сверкая белым бельем, девушка. И это была Йинг Тьян.

За окном смеркалось. Две семьи обменивались длинными приветствиями рядом с Хондой, но до него все звуки долетали издалека. Похоже, собирались отмечать помолвку — будущие молодожены с отрешенным видом молчали.

В окне видна была оживленная улица, дождь пока не пошел. Палка, на которой держались газеты, касалась рук Хонды, словно чья-то ужасно длинная шея. Он выкурил три сигары. Йинг Тьян не пришла.

* * *

В конце концов Хонда в одиночестве без аппетита поел и, отбросив всякую осторожность, отправился в общежитие для иностранных студентов.

В вестибюле простого четырехэтажного здания, расположенного в районе Адзабу, несколько темнокожих востроглазых молодых людей, на которых были грубые клетчатые или в полоску рубашки с коротким рукавом, читали плохо отпечатанные журналы, видно, откуда-то из Юго-Восточной Азии. Хонда спросил у дежурного, здесь ли Йинг Тьян.

— Ее нет, — ответил, словно отрубил, служащий. Хонду этот слишком поспешный ответ не удовлетворил. Пока он задавал еще несколько вопросов, в его сторону были направлены пристальные взгляды. Вечером было душно, и он вдруг почувствовал себя в маленьком зале ожидания аэропорта где-нибудь в тропиках.

— Вы не скажете мне номер комнаты?

— По правилам не могу. Встретиться, после того как я получу ее согласие, вы можете здесь в вестибюле.

Хонда, смирившись, отошел от конторки, и молодые люди все одновременно вернулись к чтению. На голенях скрещенных, обнаженных ног занозами выпирали коричневые лодыжки.

В саду перед зданием можно было свободно гулять, но сейчас там никто не гулял. Хонда слышал, как в комнате на третьем этаже, где из-за духоты было открыто окно, кто-то играет на гитаре. Может, это какой-то другой инструмент, но музыку, словно лиана, обвивал, вкрадчиво вплетаясь в звук, высокий поющий голос. Слушая эту печальную, сложную мелодию голоса, Хонда вернулся в мыслях к незабываемым довоенным ночам в Бангкоке.

Хонде хотелось как-то незаметно проверить комнаты, потому что он не верил тому, что Йинг Тьян нет дома. Она наполняла собой темень душного влажного вечера. Ее присутствие ощущалось в слабом аромате цветов, которые росли на клумбе в саду — за ними, видно, ухаживали здешние студенты — там были желтевшие во мраке гладиолусы и сливавшиеся с ночью бледно-лиловые васильки. Витавшие повсюду флюиды Йинг Тьян, может статься, отвердеют, приобретут форму. Это чувствовалось даже в шорохе крылышек москитов.

Угловая комната на третьем этаже привлекла внимание Хонды — окруженное темными окнами, это окно было освещено, на нем колыхалась кружевная штора — и Хонда уже не мог оторвать от нее взгляда. За шторой кто-то стоял и смотрел во двор. Ветер рванул штору, и фигура стала видна. То была Йинг Тьян в одной комбинации. Хонда, не раздумывая, бросился под окно и попал в свет фонаря. В тот же момент, словно Йинг Тьян испугалась, узнав Хонду, свет в комнате погас и окно закрылось.

Хонда долго ждал, прислонившись к углу здания. Каплями падало время, кровь стучала в висках. Капавшее «время» напоминало кровь. Хонда прижался лицом ко мху, выросшему на бетонной стене, — его прохлада успокоила пылавшие щеки.

Через какое-то время у окна на третьем этаже раздалось шуршание, будто змея щелкала языком, послышался звук открываемого окна. К ногам Хонды упало что-то белое и мягкое.

Хонда подобрал сверток, развернул мятую белую бумагу. Внутри был комочек ваты. Он был сдавлен, а когда бумагу развернули, расправился, будто живое существо. Хонда осмотрел комочек. Из него показался перстень с золотыми стражами, охраняющими изумруд.

Он поднял глаза — окно снова было закрыто, оттуда не пробивалось ни лучика.

* * *

Придя в себя, Хонда обнаружил, что находится меньше чем в двух кварталах от дома Кэйко. Отправляясь на свидание, он решил не брать свою машину, сейчас можно было бы поехать на такси, но Хонда заставил себя дойти до дома Кэйко пешком, невзирая на боль в спине и пояснице. Даже если Кэйко нет дома, он просто не может вернуться домой, не постучав в ее дверь.

На ходу Хонде пришло в голову, что будь он молодым, то, наверное, рыдал бы сейчас в полный голос. Если бы он был молодым! Но в пору своей юности Хонда никогда не плакал. Он был многообещающим юношей, считавшим, что в подобный момент и ему, и другим полезнее не лить слезы, а заставить работать рассудок. Но какая сладкая печаль, какое лиричное отчаяние! Хонда смог ощутить, испытать их только благодаря прошлому — «если бы я был молодым» — и теперь весь отдался чувствам. Ах, если бы ему теперь дали вкусить эту сладость! Однако и сейчас, и прежде Хонда не позволял себе этого, он мог только мечтать о том, каким бы он был, если бы вернулся в прошлое. И что бы изменилось? Он ведь с самого начала решил, что не может стать таким, как Киёаки или Исао.

Увлеченность, с какой он воображал, что, будь он молод, у него было бы все, защищала Хонду от опасных чувств, свойственных возрасту, но его застенчивость не давала ему признать нынешние чувства такими, как есть, — наверное, так на него подействовала молодость, которой обладал Кацуми. Во всяком случае, ни сейчас, ни прежде Хонда не мог на ходу рыдать в полный голос. Со стороны одиноко шагавший пожилой джентльмен в плаще от Барберри[67] и шляпе от Борсалино[68] выглядел как человек, совершавший по какой-то своей причуде ночную прогулку.