— Добавь, что этой ночью люди из самообороны убили девяносто шесть человек, — сказал главный, ставя на статье резолюцию.
— Компотов утром сказал, что сто семьдесят два, — заметил Костя. — Я подумал, что он опять замечтался, и не стал его цитировать. Сказал лишь о том, что видел сам и что есть в справочной.
— И правильно сделал, что не стал. Мои цифры точные. Замначальника гормилиции держит меня в курсе по некоторым вопросам.
— Хорошо, — сказал Костя. Он взял подписанную в номер статью и направился к двери.
— Подожди. Есть задание. Сейчас сдашь статью и к часу будь в мэрии.
— Неужели мэр решил сделать заявление?
— В час у него пресс-конференция.
— Хорошо, — ответил Зубков и вышел в коридор.
В отделе, кроме верстальщицы, по-прежнему никого не было. Костя отдал ей статью и позвонил Наташе в больницу. Телефон не отвечал. Тогда он набрал номер Чуева. Дядя Юра, на счастье, был дома.
— Слушай, хорошо, что ты позвонил. Тут что-то происходит.
— Что еще происходит? — насторожился Костя.
— Возле вашей двери кто-то крутился, — ответил дядя Юра. — Во дворе сейчас двое ошиваются. Где Наталья? Я звоню, она не берет трубку.
— Ушла на сутки, — ответил Костя. — Я тоже только что звонил ей в клинику — там никто не берет трубку.
— Да?.. — задумался дядя Юра. — Да нет, вряд ли. Если бы с ней что-то случилось, то к телефону все равно кто-нибудь подошел. Наверное, что-нибудь с телефонной станцией. Или на линии.
В любом случае не дергайся. Я сам все выясню. Ты сейчас занят?
— Да. Есть одна идейка, нужно поучаствовать.
— В четыре освободишься?
— Не уверен. В пять попробую.
— Давай тогда так. В шесть часов я тебя жду там, где ты мне предлагал очереди объединить. Помнишь?
— Да.
— Все. Я буду тебя ждать до восьми. И домой не суйся. Понял? Ни в коем случае.
— Хорошо, — согласился Зубков и повесил трубку.
По дороге в мэрию он пытался осмыслить происходящее. За ним следят? Ну что же… Кто за ним следит? Новые власти или старые? Вообще он так и не разобрался, кому именно сейчас принадлежит власть в стране, и не только он один. Армия молчит. Руководство СГБ весьма сдержанно в высказываниях, ссылаясь на просьбу новых властей не провоцировать вооруженные столкновения. Кое-где на улицах видно милицию, но далеко не везде. По городу организованы отряды самообороны. Когда Зубков выходил из редакции, он встретился с Лобачевским. Перебросились парой слов. По имеющейся у Лобачевского информации, отряды самообороны не имеют централизованного руководства и никому конкретно не подчиняются. То есть в каждом отряде свой командир, который больше похож на атамана. И если на границах города в пикетах стоят представители крикунов, то в самом городе баррикады контролирует тот самый рабочий класс, который сегодня в метро обещал еще сказать свое слово. А периферия вообще не воспринимает происходящее всерьез. Девяносто процентов населения страны как-то прохладно приняли те перемены, про которые им сообщили однажды утром с экрана телевидения.
Так кто же за ним следит? Новые или старые? Что они собираются делать? Только следить или арестовать его? Или же это чья-то местечковая самодеятельность? Кстати, запросто. Возомнил себя какой-нибудь батька народным мстителем и решил под шумок прищучить языкастого репортера. Кто следит? Ответ на этот вопрос в создавшейся в городе ситуации может иметь решающее значение. Что с Наташей? Может, дядя Юра и прав… если бы что-то случилось, телефон в больнице работал бы. А тут… вот уж действительно, как говорили китайцы: чтобы ты жил в эпоху перемен.
У входа в мэрию, когда Зубков туда подошел, уже собралась порядочная толпа. Кого здесь только не было. Знакомые и коллеги Кости по работе, иностранные журналисты, телевидение, радио. Рядом с огромного роста милиционером стоял длинный и сухой немец Ганс — свободный художник. Не заметить его было так же невозможно, как и предположить, что его здесь не будет.
— Привет, Ганс, — сказал Костя, подняв вверх правую руку.
— Здравствуй, — со слабым акцентом ответил Ганс.
— Слушай, — вдруг спросил Костя, — скажи мне как человек посторонний: что в этой стране происходит?
— Мне плевать, я просто зарабатываю деньги, — сказал Ганс и сделал небольшую паузу. — Ты только не обижайся, но мне на самом деле пока что все равно. Я вообще стараюсь быть вне политики. Иначе придется принять чью-то сторону, а тогда я не смогу быть объективным.
Толпа оживилась, чуть подалась вперед, фотокамеры защелкали, засверкали вспышками. На ступенях мэрии появился пресс-секретарь. Он подошел к микрофону, выдвинул стойку на необходимую высоту.
— Раз, раз… Дамы и господа, прошу внимания. Через минуту вы сможете задать несколько вопросов мэру Москвы. У вас будет не более десяти минут.
В дверях показался мэр. За ним из мэрии вышли девять человек из его свиты. Мэр улыбнулся присутствующим и поднял вверх руки. Костя еще раз удивился сходству этого невысокого лысоватого толстячка с оттопыренными ушами, лукавыми глазками и широченной улыбкой. Практически все присутствующие журналисты одновременно задали свой вопрос, который слился в один. Получился кошмар.
— Вы были в Кремле?
Этот вопрос прозвучал громче остальных. К тому же его задал журналист городского телеканала. У мэра была традиция первым отвечать на вопрос своего канала.
— Нет, меня туда еще не приглашали, — сказал мэр.
— Как вы относитесь к новому правительству?
— Я за любое правительство, которое думает не о своем кармане, а о нуждах народа.
Мэр, как обычно, отвечал на вопросы не сразу, обдумывая каждое слово.
— Так вы поддерживаете Штырева и Мукина?
— Я пока что не слышал от новой власти ничего конкретного. Когда они представят свою программу, я смогу ответить на этот вопрос.
— Вы знали о готовящемся перевороте?
— Боюсь, вы подобрали неудачное определение. Скорее это революция.
— Кто отдал приказ о снижении налога на алкогольные напитки и вывел на улицы города автолавки?
— Очевидно, мой заместитель по экономике. Коммерция — это его компетенция.
— С какой целью это было сделано?
— Народ вышел на улицы… — Было заметно, что мэр растерялся. Он не был готов к этому вопросу. — Спонтанно возникло народное гулянье. Город поддержал в этом своих горожан… К вечеру гулянье переросло в карнавал… С блинами и…
— Вы не ответили на предыдущий вопрос. Вы были в курсе готовящейся акции Штырева и Мукина?
— Скажем так. Идея витала в воздухе. Только недалекий человек… совсем не интересующийся политической жизнью страны, мог ничего не почувствовать.
— Как долго будет продолжаться разбой отрядов самообороны? Почему на улицах города практически нет милиции?
— Извините, господа, у меня закончилось время. Мэр развернулся и пошел к дверям. За ним двинулась свита.
— Вы не ответили на вопрос. Ваш уход можно считать отказом? Когда улицы города станут безопасными?
— Господа, господа, — улыбнулся пресс-секретарь. — На этот и многие другие вопросы в скором времени вы получите ответ в официальном заявлении мэра на ситуацию в стране. А сейчас пресс-конференция закончена. Спасибо за внимание.
Пресс-секретарь подал рукой знак рабочим, и они подошли к микрофону, чтобы убрать его. В толпе собравшихся у ступеней мэрии послышался гул. Все были недовольны тем, что мэр так и не ответил на главный вопрос: когда город снова станет безопасным?
— Выпьем кофе? — спросил Ганс, собирая телескопическую штангу от своего микрофона.
— Согласен, — ответил Костя.
Через пятнадцать минут Костя и Ганс сидели под зонтиком в кафе недалеко от мэрии и пили кофе. Народу было немного.
Костя заказал бутерброды с сыром, Ганс — булочку с маком.
По наблюдению Ганса, после обеда улицы города заметно опустели. Еще утром было непросто сесть в автобус, как будто был час пик. Но после обеда ситуация кардинально изменилась.
— И правильно делают, — сказал Костя и откусил от бутерброда с голландским сыром. — Дома сидеть нужно. Сейчас не знаешь, у какой стенки тебя поставят.
— Это верно, — согласился Ганс. — Город стал небезопасен. Вчера французам у Парка культуры разбили камеру… Кстати, ты знаешь Дюбари? — Костя кивнул головой, так как рот его был полон. — Он со своими ребятами снимал, как самооборонщики остановили машину и откровенно грабили пассажиров. Жерару пробили голову куском трубы.
— Меня самого на днях чуть не пристрелили, — дожевывая, сказал Костя и, сделав глоток кофе, поставил чашку на блюдце.
— Плохо, что власть никому не принадлежит, — вздохнул Ганс. — Очень тяжело работать. Непонятно, с кем и как себя вести. А договариваться на каждом перекрестке… так никаких денег не хватит.