В трактире стояли голые, скобленные ножом столы, потолок от осевшего на нем табачного дыма был пещерным и смотрел угрюмо, будто исподлобья, стены темнели пятнами от спин проезжающих: вот место, где садятся большие чины, толстые и важные, пятно здесь, яко пузатый воз с большой точкою над ним от затылка, вот место для чинов премалых и претонких, пятно здесь худощавое и даже извивается змеею.
На одной стене висела картина с наядами, у коих были такие задницы, что не поместились на картине и провалились куда-то под раму.
Котов сел к пятну важному и пузатому, Вертухин довольствовался местом для чинов малых.
Подлетел трактирный слуга с полотенцем, похожим на тряпку для мытья пола.
— Подай, братец, окорок, севрюги два куска, пирог с малиною, — сказал Котов. — И квасу. И не худо бы щей сверх того.
Половой медлил, о чем-то болезненно думая. От усиленной работы ума нос у него, и без того изогнутый, будто недобравший навоза огурец, повело в сторону.
Из дверей внимательно следил за сценой содержатель трактира.
Котов полез за пазуху.
— Сдается мне, братец, твою немытую голову подлые сомнения колеблют, — сказал он, вытаскивая из одежд бриллиант и показывая его половому. — На этот камушек я могу купить весь ваш трактир. А вот свидетельство его доброты.
Он протянул синюю бумагу с замысловатой зеленой печатью почему-то не половому или содержателю трактира, а Вертухину.
Вертухин вздрогнул, наметанным глазом заметив, что печать для зелени натерта листом герани, а бриллиант крупнее давешнего и, кажется, не бриллиант вовсе.
Половой кинулся на кухню.
— Следственно, мы можем без платы откушать? — на всякий случай спросил Вертухин, дабы по крайней мере быть готовым к превратностям судьбы вроде доставления в участок.
— Кости от севрюги, друг мой, не обсасывай, — вместо ответа сказал Котов. — Пусть они хотя бы рыбой пахнут. Отдадим их Полузайцу. Он также страждет пищи.
Отужинали так славно, что пришлось созывать всю обслугу трактира, дабы вызволить Котова, застрявшего меж столом и лавкой. Для окорока в животах не хватило места, Вертухин завернул его в бумагу и сунул подмышку.
Содержатель трактира, у коего глаза крутились во все стороны, так что казалось, он подозревает весь мир в кражах, открыл было рот насчет платы, но Котов оказался проворнее.
— Я же отозвался, что утром! — предупредил он недоброе любопытство. — Как откроют ювелирную лавку, обменяю сие украшение на ассигнации. Или ты хочешь, чтобы я отдал бриллиант за подгорелый пирог, из коего вытекла вся малина?
— Ваше высокоблагородие, я и помыслить об этом не смел! — содержатель трактира, потрясенный своей дерзостью, отступил на шаг.
Дело близилось к ночи. Лошадей не было. Команда Котова уже спала вповалку на полу почтового дома, посвистывая носами и бормоча ласковые ругательства в адрес жены или милушки. От разбросанных по полу сапог шли тревожные ароматы отхожего места.
Котов лег на свободную лавку и тоже вскорости захрапел.
Вертухин остался один и ходил по избе, будто лунатик, погрузившись в свои мечтания, но ловко избегая половиц особливо пронзительного пения, а также разбросавшихся по полу солдатских ног.
Думы были об исправнике Котове. Вертухин понимал, что имеет дело с мастером высшего ранга. Поучительно было бы, думал Вертухин, раскопать, куда он свое жалованье девает, ежели совершенным бессребреником живет.
Отправляет ли он деньги алеутам в Северную Америку, завозит ли песок в азиатскую пустыню, закупает ли гранаты кормить ими белую рыбу, дабы она стала красной, — все способы использования денег были рассмотрены Вертухиным хотя с тревогою в душе, но обстоятельно, с усердием и прилежанием.
Маршруты его ночного бдения все более приближались к распростертому на лавке и счастливо живущему в своих снах телу Котова.
Вертухин и сам не мог бы сказать как, но рука его вскорости оказалась на полукафтанье исправника, ощупывая его.
— Ты, моя Аксиньюшка, все одно денег запросишь, — сказал тут Котов, не открывая глаз, и сбросил руку Вертухина.
Храп его сделался радостней и громогласней — душа, видать, запела, освободившись от соблазнов.
Выждав время, Вертухин опять просунул руку в недра его одежд. Бриллиантов, как он и полагал, оказалось два. Зажав их в кулаке, он вышел в сени, разжег свечу и вытащил из-за обшлага иголку, кою вместе с ниткой всегда носил с собой. Иголка у него была особливая — зелингеровская стальная, в отличие от медных, русскими мастерами деланных.
Большой бриллиант не устоял перед сей иголкой — осталась на нем предательская белая царапина.
— То-то, — сказал Вертухин. — А настоящий, выходит, этот.
Он повернул перед дрожащим пламенем свечи бриллиант поменьше. Камешек заговорщически сверкнул ему прямо в глаза. Вертухин, ласково усмехнувшись, спрятал его в карман.
И что тут ударило в голову беспримерному душезнатцу, по каким небесам пролетела его пытливая мысль — кто скажет. Помедлив, он опять вынул сей малый бриллиант и провел по нему иголкой.
И этот камешек отозвался белым червячком!
Бриллианты знатнейшего бессребреника были искусно ограненными стеклышками!
Вертухин стоял так, будто его по пояс засыпали бесплатными мандаринами. Теперь он держал в кулаке все бессребреничество главнейшего лукавого Пермской губернии.
Что же оставалось, какой полководческий ход надо было сделать, чтобы продолжить удачно начатое наступление? Вертухин уже знал, какой. Более часу, временами останавливаясь и с нетерпением притопывая ногой, ходил он по сеням в ожидании лошадей. И как только новая партия появилась на почтовом дворе, он вбежал в избу с криками:
— Едем! Едем!
Котова уговаривать не надо было — он жаждал того же более Вертухина. Команду подняли пинками и кулаками, а Полузайца просто выбросили во двор вместе с самокатом.
Котов и Вертухин упали в кошеву. За Вертухиным, спрятавшись в тулупе, увязался неосторожный таракан. В кошеве он выполз наружу и недоуменно осязал морозный воздух.
Из трактира выскочил хозяин. На одной ноге у него был сапог, на другой лапоть.
— Окорок верните, собачьи души! — он кинулся по улице вослед удалым путешественникам. — Моя лучшая свинья!
— Зажарь таракана, он не жирен и для живота зело полезен! — Вертухин схватил беглеца и бросил им в содержателя трактира.
— Сам таракан! — крикнул содержатель трактира, на бегу теряя лапоть.
— А у тебя щи в помойном ведре варились! — с упреком отозвался Вертухин.
Четверть часа спустя волчьей бездонной ночью, в кромешной темноте вымахнули к окраине Кунгура, направляясь на запад.