Читать интересную книгу О дереве судят по плодам - Василий Шаталов

В апреле, в разгар бадхызской весны, буйно цветут ремерии и маки, ферулы и доремы, белеют шары цветущего катрана. В мае больше синих, голубых и фиолетовых красок. В это время цветут колокольчатые горечавки, джунгарский ирис, гигантский синеголовый лук, астрагалы. Начинают разливаться желтые озера сары-чопа. А в июне, расправив желтые зонты, сильный аромат источают муреции. До глубокой осени не увянут полынь и, похожий на астру, разнохохольник. И даже в декабре, если спуститься в ущелье, то можно и там встретить белые цветы колючей и цепкой дерезы.

Дурды-ага ехал и весело думал о красоте и богатстве родной природы. Весна молодила его. По травам и цветам, холмам и долинам летели пятнистые тени облаков. Звенел жаворонок в поднебесье. Еще выше его черными точками медленно кружили орлы. Дурды-ага завидовал им: какие дали открыты перед ними! Вот бы человеку такое… И вдруг захотелось Дурды-ага, чтобы с той огромной, орлиной высоты взглянул на Бадхыз его сын Лолло — на древнюю, повитую легендами страну «Встающего ветра». «Случись такое, — думал старик, — Лолло увидел бы Бадхыз из края в край, до самых его границ». Лолло увидел бы, как с севера к бадхызскому холмогорью бегут сухие песчаные волны пустыни. Как с запада и востока его обнимают мутные, в тугайных зарослях, реки Теджен и Мургаб, Кашан и Кушка, как сверкают на юге снегами высокие хребты Паропамиза.

Да разве только это!.. Лолло увидел бы ковыльные склоны Ченгурецких гор и фисташковые рощи Гез-Гядыка, где на старых тысячелетних деревьях вьют свои гнезда пернатые великаны: белоголовый сип, беркуты, черные грифы, коршуны. Лолло увидел бы Чиль-Духтар и Науруз-Абад, Кала-и-Мор и овраг Кизыл-Джар. Но самое изумительное среди этих мест — это, похожая на кратер вулкана, впадина Еройландуз. Есть рядом с ней и другие: Намак-Саар, Шор-Гель… Но краше и живописней их все-таки Еройланская впадина. Весной на дне ее блещет лазурью широкая вода. По берегам впадины и на крутых обрывах весело гомонят перелетные птицы. В спокойную синь воды, как в зеркало, глядятся, черные андезитовые сопки.

Летом вода во впадине испарится и вместо нее здесь будут сверкать под солнцем чистые кристаллы соли. Тишина. Ни птицы, ни зверя, ни человека. Только жар. Чудовищный, испепеляющий жар. По временам со дна впадины, зловеще гудя, срываются пыльные смерчи и ураганы, словно оправдывая этим древнее название Бадхыза — страна «Встающего ветра». Зато зимой во впадине благодать — более укромного и теплого уголка для зверья не найти. Ее высокие края надежно закрывают сюда доступ ветрам. Как только наступят холода, звери прячутся здесь от ледяной стужи и снежных вьюг.

Знал Дурды-ага и прошлое Бадхыза. Когда-то в его долинах росли могучие вечнозеленые секвойи, папоротники и гигантский злак арундо, а по травянистым степям спокойно разгуливали страусы и жирафы. Скорлупу страусиных яиц и сейчас нередко находят на обрывах бадхызских холмов.

«А дети говорят: чего потерял я в этой глуши, — с сожалением думал о них Дурды-ага и заключал свою мысль так: «Многое потерял тот, кто не знает этого края».

Старик по-охотничьи был зорок и наблюдателен. Он видел все и все примечал. Остановив коня, он быстро воткнул в землю шест и вскинул к глазам бинокль. Лолло следил за взглядом отца, но ничего особенного не обнаружил.

Дурды-ага передал бинокль сыну.

— А, ну-ка, посмотри во-о-н туда, — тихо, почти шепотом сказал старик. — Ну, как?

— Вот это красота! Здорово, отец! Честное слово, здорово! — упиваясь каким-то зрелищем, взволнованно воскликнул Лолло. — Это что… Они танцуют что ли?

Вдали, у подножья холма, на склоне которого зеленела куртинка фисташковых деревьев, паслось несколько джейранов. Им, видимо, захотелось порезвиться и они затеяли игру. Разбежавшись, антилопа делала огромный прыжок, исполненный невыразимой легкости и изящества. Пролетая в воздухе, она откидывала голову назад и прижимала к животу тонкие стройные ноги. Глядя на животных, можно было подумать, что, затеяв игру, они состязаются, кто дальше и лучше прыгнет.

— Да! Ты прав, сынок. Это действительно танцы, — сказал объездчик, не отрывая взгляда от светлого подножия холма. — Такие танцы — большая радость для сердца, для души. Жаль только — не все еще умеют ценить эту красоту. Есть люди, которым на все наплевать. Такие закона не признают — бьют джейрана даже здесь, в заповеднике. Правда, таких ловят и судят. Но, если бы не законом человек берег природу, а сердцем… Сердцем!

Было уже за полдень, когда Дурды-ага негромко объявил:

— Кейик-Чешме, — и указал на три лежащих почти рядом, невысоких холма. На самой верхушке среднего четко выделялось темное фисташковое дерево. Его раздвоенная крона была похожа на два зеленых крыла. И впечатление было такое, будто дерево вот-вот взмахнет крыльями и улетит в ясную бездонную синеву.

— Вон там, за средним баиром[12] — родник. Туда они и приходят. Там у них свои тропы, — тихо пояснил Дурды-ага, по охотничьей традиции не называя зверя, о котором идет речь. — А, может, и не придут, — добавил старик: — Трава вон какая сочная. Пьют теперь редко. Словом, все будет зависеть от нашей удачи.

Дурды-ага велел завести лошадей в промоину, а сам, пригнувшись, пошел вверх по косогору, чтобы оттуда, с вершины холма, наблюдать за местностью.

Медленно тянулось время. Прошел час, другой… Уже солнце низко повисло над горизонтом, а Дурды-ага все еще не возвращался. «Если пройдет еще столько же и отец не вернется, — раздумывал Лолло, — об охоте и помышлять нечего. Какая ночью охота!.. Так что как бы не пришлось в этом Кейик-Чешме торчать до самого утра».

Но не успел Лолло додумать до конца, наверху послышались шаги. Едва удерживая равновесие, Дурды-ага быстро спускался вниз. Он был возбужден. Дышал часто. Глаза сверкали…

— Пришли! — прошептал он на ухо Лолло, и они вскочили на коней.

Объехав холм, всадники в тот же миг, как на ладони, увидели большой табун куланов, склонившихся над извилистой нитью ручья. Напуганные внезапным появлением людей, животные вскинули головы и какое-то мгновение стояли неподвижно. Но едва оцепенение прошло, они бросились бежать. Только один куланенок оставался на месте и испуганно таращил глаза на приближающихся всадников. Но вот и он резко повернулся и поскакал следом за табуном.

Вытянув шесты вперед, всадники мчались во весь опор. И когда до куланенка оставалось метров десять-пятнадцать, Дурды-ага заметил что-то неладное в его беге: куланенок скакал на трех ногах. Передней правой он почти не касался земли. Это открытие больно отозвалось в сердце старика — опять в заповеднике орудовал браконьер! Куланенок все еще продолжал скакать, но было ясно, что далеко он не уйдет. Дурды-ага и Лолло уже настигли его, видели его вытянутую мордочку, его серые, прижатые к голове уши и на белой спине ровный, шоколадного цвета ремешок…

Арканить куланенка не пришлось. Пробежав еще немного, он как бы внезапно споткнулся и, перелетев через голову, упал на бок. Дурды-ага, спрыгнув с лошади, подбежал к нему. Куланенок попытался встать, но тут же свалился, издав жалобный, почти человеческий стон. Старик бережно, как ребенка, поднял его и отнес на седло к сыну.

Со своей добычей охотники вернулись к «Джейраньему роднику» и устроили привал. Куланенка, хотя он и вел себя спокойно, привязали к железному костылю, а лошадей стреножили и пустили пастись. Покончив с этим, старик проворно сходил к роднику и принес две тунчи холодной воды. Тем же временем расторопный Лолло где-то раздобыл несколько охапок сухого хвороста.

Еще засветло осмотрели куланенка. Пуля пробила ему ногу чуть повыше копытца. Дурды-ага промыл рану марганцовкой и плотно ее забинтовал.

— Не миновать тебе, дружок, нашей Анны Петровны, — гладя куланенка, сказал Дурды-ага. — Вот она и поставит тебя на ноги. Не ты у нее первый, не ты последний…

Костер разожгли, когда совсем стемнело. Дурды-ага бросил возле него свой старый чекмень из верблюжьей шерсти, а Лолло мягкий стеганый ватник. Пляшущее пламя озарило тихо лежавшего куланенка и вихрастую зелень лужайки, на которой паслись лошади. Вскоре в узкогорлых чайниках закипела вода. Она проливалась на костер, который отвечал на это сердитым шипеньем. Отставив чайники в сторону, старик бросил в них заварку. После этого из переметных сумок-хурджунов охотники выложили сахар, жареное мясо-каурму, чурек и приступили к ужину.

Закусив и напившись вдоволь чаю, Дурды-ага прилег, а Лолло продолжал сидеть у костра, прислушиваясь к прохладной тишине апрельской ночи.

Ночи Бадхыза! Таинственны они и необычны. Ночью Бадхыз живет особенной, потаенной жизнью. Сквозь синий полумрак едва различимы контуры высоких холмов. Густая темень затопила лощины и овраги. В вышине в полную силу сверкают звезды. Желтые, словно рысьи глаза, они напряженно и зорко смотрят на землю.